Человек за бортом. Полярная повесть

Выслушав эту историю, Никита хохотал до слез.

– Ну, а дальше, дальше-то что было? – допытывался он.

– А что дальше? А дальше отобрали загранпаспорт моряка, даже на внутренние рейсы устроиться не могла, никуда не брали. Не Косыгину же снова жаловаться, такое счастье раз в жизни бывает, да и то не всем. Хата есть, а в хате шаром покати. Муженек мой бывший к тому времени уже в свою Грецию умотал, но детишкам кое-что присылал, правда, больше шмотками, чем деньгами. Но я на подачки жить не привыкла. Хваталась за любую работу – и уборщицей была, и пончики жарила, одно время даже дезинфекцией занималась, тараканов травила на портовых складах. А когда начальник пароходства сменился, мне удалось устроиться на одно прогулочное «корыто», шлепали от Одессы до Сочи, от Сочи в Одессу. Потом и вовсе на пенсию отправили. А тут как-то Толика Верина встретила. Хороший он парень, хоть и болтун, но душевный. Рассказал мне, что можно даже в моем возрасте на ледокол устроиться. Это, конечно, не круизный лайнер, но – в море, зарплата хорошая, да я на берегу себя как та рыба чувствую, задыхаюсь. Ладно, давай еще пивка тяпнем, да я спать пойду. И мне вставать рано, да и тебе отдохнуть от говорливой бабы нужно.

МЕСЯЦ ТРЕТИЙ

Подъем, отбой, вахта, обед, ужин, завтрак, вахта, отбой, подъем – все перемешалось; и дни с ночами перемешались тоже. Если бы не календарь на часах, Никита давно бы счет времени потерял. Он уже не возмущался, что его, врача, кроме основных вахт в лазарете гоняют на любые работы: чистить картошку на камбузе, перебирать овощи, драить палубу, сортировать продукты. Поначалу он пытался протестовать, даже обратился к начальнику своей станции.

– Я же врач, так какое отношение я имею к другим работам! – горячился он.

– У тебя в договоре что записано? «Обязан выполнять ВСЕ указания начальника. – Петр Петрович голосом выделил слово «все». – Вот и выполняй. В рейсе нет врачей, ученых, рабочих,и по мере необходимости нужно выполнять любую работу.

Петр Петрович говорил монотонно, покачивая головой и, казалось, что он вот-вот клюнет Никиту своим козырьком-клювом. С «мичманкой» он не расставался – полярники злословили, что Клюв даже спит в фуражке. На том начальник счел тему исчерпанной и, не слушая больше доктора своей станции, зашагал прочь.

Вечером в кубрике Никита рассказал о своем разговоре с Акимовым.

– А чего ты хотел? – хмыкнул Афоня, занимавший шконку напротив.

По штатной должности на станции Виктор Глебович Смирнов числился сантехником. Отправлялся он в свою четвертую по счету экспедицию. Знакомясь, предупредил: «Кто хоть раз назовет Афоней – покалечу, едрёна-матрёна. Зовите Глебыч, нет, так можете Академиком называть – я же тоже Смирнов, как наш „парохед“».

И хотя виду Смирнов был внушительного – рослый, с широкими развернутыми плечами, мускулистый; само собой, звали его не иначе, как Афоня либо Едрёна-матрёна – без этой поговорки Глебыч и одной фразы произнести не мог. Угостившись у Макса – так называли Никиту в кубрике – сигаретой (свои «Афоня» не курил принципиально), он с явным превосходством над салагами стал просвещать:

– Мы здесь есть кто? Мы здесь, едрёна-матрёна, есть рабочий скот. Вы хоть раз видали, чтобы морячки палубу драили или там картошку чистили? Нету такого. Хотя они зарплату валютой получают. А мы за свои российские деревянные должны день и ночь спину гнуть. По морскому ведомству своих людей-людишек берегут, значит. А мы, стало быть, не люди, и беречь нас, едрёна-матрёна, вовсе ни к чему. Заметили, они, моряки эти, даже здороваются с нами через раз. А уж чтобы поговорить или куревом там угостить – да ни в жисть! Я тут давеча у одного в форме сигаретку попросил, так он даже головы в мою сторону не повернул. Сплюнул под ноги и пошел дальше. А мне потом эту палубу заплеванную драить. Эх, ребяты, дайте покурить, душа горит, едрёна-матрёна!

Душа у Афони горела каждый день. И заливал он этот пожар ежедневно – под мухой был перманентно, но в хлам, как другие, не напивался.

А начала гореть душа у Вити Смирнова после того, как он, мастер спорта СССР по метанию молота, порвал во время всесоюзного турнира связки на ноге. В больницу к нему приходили только родственники да верный школьный дружок Петька Чернов. Родичи приносили яблоки и апельсины, домашний бульончик и отварную курочку, Петька тайком приносил бутылку «беленькой» – лучшее обезболивающе, уверял Чернов. Ни товарищи по команде, ни тренер так ни разу и не заглянули проведать чемпиона, о котором говорили, что он-де надежда советского спорта. Виктор себя уговаривал, что команда, наверное, на турнир улетела, хотя точно знал, что никаких соревнований сейчас нет. Потом произошло то, что чаще всего происходит со спортсменами, когда они больше не могут приносить команде медали и кубки. Спускаясь с пьедестала, эти люди зачастую и в жизни катятся вниз. Председатель спортобщества, к которому пытался пробиться Смирнов, экс-чемпиона даже не принял.