Человек, земля, хлеб

Он говорил об этом без всякого осуждения, как будто ему, действительно, полагалось кушать только один раз в день, а вот теперь, что поделаешь, приходится выкраивать время для четырехразового питания.

Зато позаботиться о других Федченко считает своим неукоснительным правилом.

— Чем в обед кормить будете? — допытывал он заведующую столовой и, выслушав меню на сегодня, назидательно добавил: — Чтоб никаких жалоб не было. Вот так! — А когда мы вышли из столовой, доверительно сообщил: — Поварами люди довольны, готовят вкусно, по-ресторанному. Мне об этом рабочие говорят. Поваров-то я из города переманил…

Потом мы осматривали совхозные поля, любовались богатым целинным урожаем. Пшеница стояла тучная, густая, изнеженная обильными дождями нынешнего лета. Такого количества осадков давно не знала степная земля Урала.

— Нынче год будет трудный, — озабоченно и тревожно заметил Юрий Иванович, — похож на 1959-й.

Тот год был трудный для хлеборобов. Урожай вырос небывалый. На полях совхоза поднялись горы хлеба, а всю пшеницу так и не успели убрать — выпал ранний снег.

Но могли ли люди допустить, чтобы пропали их труды? Нет, конечно. Хлеб убирали по снегу. Комбайнеры стояли за штурвалом в валенках и шубах. 2,4 миллиона пудов зерна совхоз тогда собрал.

Федченко вспоминает:

— Ребята работали геройски, хоть всех медалями и орденами награждай. А после этого урожаи пошли вполовину. Год на год не походит. Убирали тогда по снегу, а на душе стояла весна. Тот год прямо сказочным был. Наша задача: сделать сказку ежегодной былью.

Быстрыми шагами он вошел в пшеничное поле, захватил в горсть ядреные колосья, помял их в руке.

— Вот и нынче сердце радуется выросшим пшеницам, а взглянешь на небо — кровью оно обливается: залило землю дождями.

Федченко стоял и любовался хлебами, чуть полегшими, будто склонившимися перед ним, старожилом целины и ее хозяином. Вокруг лежали широкие, неоглядные, сглаженные зеленью хлебные дали, как море, слегка волнуясь от гонимых по горизонту низких и дождевых туч.

— Две недели бы солнца и тепла!

И опять его мысли вернулись к людям, покорившим эту благодатную степь, превратившим ее в житницу края.

— По́том своим обливали каждый гектар нетронутой тут земли.

Федченко вновь захватили воспоминания. Первый год освоения целины будто стоял перед его глазами. Да и можно ли было забыть его, этот год, как решительный шаг, предпринятый нашей партией, чтобы резко поднять производство зерна в стране, пустить в оборот нетронутые веками земли? Целина была тогда передним краем, а люди ее — в первом эшелоне, ведущем широкое наступление на самом ответственном хозяйственном фронте.

— Своенравной была та первая, степная весна, — как бы в раздумье говорит Федченко, — холодная, трудная. Испытывала нас, выдержим ли? Лето тоже выдалось засушливое, с горячими суховеями. Трудно было дышать. Казалось, вместе с горячим воздухом заглатываешь пламя. Аж обжигало горло. Зато осень порадовала. Природа сдалась выстоявшим людям и в знак прощения принесла им погожие дни. Тракторы не умолкали до середины ноября, готовя землю под новый урожай…

Юрий Иванович пытливо посмотрел на меня, сощурил вдруг загоревшиеся глаза.

— Выходит, начинаем мы свое десятилетие сначала, — он раскинул руки, лихо сжал кулаки и молодцевато потряс обеими руками в воздухе, как бы угрожая всем превратностям природы, стараясь этим энергичным жестом подчеркнуть, что она бессильна противостоять натиску человека.

И все же было заметно, как сдал Федченко, обмякли черты его постаревшего лица. Только сильная воля и любимое дело поддерживали энергию в этом человеке, всем сердцем привязанном к степному простору.

Вот так бы и запечатлеть порывистую, еще духовно сильную фигуру Федченко резцу скульптора или кисти художника. Разве он не олицетворял бы собой всех, кто десять лет тому назад штурмовал эти пустовавшие земли, заставил отступить седой ковыль с равнинных и необозримых степей?

И все, кто смотрел бы на это изваяние или картину, непременно проникался бы уважением к старожилам целины, сказал бы, что это мужественные люди. Они полюбили степь за все — ее суровость и изменчивость, бескрайние голубые дали и своеобразную, светлоликую красоту ее хлебов. Она стала для них одолима: в снежные метели и в разливы весеннего солнца, в пору благоуханного летнего травостоя и в осенние дни, напоенные терпким запахом отцветшей, принесшей свои плоды земли.

Я вспомнил, как однажды Федченко, когда мы объезжали поздней осенью совхозные угодья и наблюдали, как механизаторы пахали глубокую зябь, восторженно сказал:

— Вот так бы стоял и любовался ею, красавицею…

Я понял: Юрий Иванович любит и осеннюю степь. С восходом солнца желтоватым был ее посеребренный инеем ландшафт. Хороши были убранные поля, когда степь розовела. К полудню все приобретало золотистый оттенок, а вечером, как только солнце скрывалось за горизонтом, мгновенно окутывалось плотной синевой; ее, степь, хоть в руки бери…