Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

На историческом заседании сената 5 декабря в храме Согласия должна была решиться судьба пятерых брошенных в тюрьму главарей оставшихся в Риме «катилинариев». Цицерон, как и выступивший до него второй консул — Децим Юний Силан — потребовал приговорить «врагов народа» к «высшей мере социальной защиты» — смертной казни. И тут в ход дела впервые открыто вмешался претор Гай Юлий Цезарь, подчеркнуто державшийся до этого в тени. В своей заранее обдуманной, чрезвычайно элегантной и умело составленной речи, (реконструированной Саллюстием в прославившем его сочинении «О заговоре Катилины»), «потомок Венеры» призвал заменить предложенную Цицероном меру наказания ссылкой виновных в муниципии, поскольку смертная казнь была бы нарушением римских законов.

«Убивать без суда людей, выдающихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в обычае римлян (не то, что безродных простолюдинов? — В. А.), если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до полной победы над Катилиной они будут содержаться под стражей в италийских городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в обстановке мира и спокойствия решить вопрос о судьбе каждого из них» (Плутарх). «Человеколюбивая» речь Цезаря произвела на сенат глубокое впечатление. Хотя в действительности Цезарь стремился с ее помощью не столько спасти обвиняемых от казни, сколько затушевать свое собственное участие в заговоре. Ведь у Гая Юлия, как и у многих почтенных сенаторов, рыльце тоже было в пушку. Судя по всему, Цезарь, как и Красс, более чем симпатизировал заговорщикам. Остается открытым вопрос, насколько далеко они намеревались и были готовы зайти в своих «более чем симпатиях». Для них Катилина был, как минимум, хорошим средством оказания давления на «оптиматов», лишней возможностью испортить жизнь партии своих политических противников. В этом качестве Красс, Цезарь и «иже с ними» Катилину и использовали. Однако присущее Цезарю редкостное политическое чутье вовремя предостерегло его от того, чтобы слишком прочно связать себя с движением «катилинариев», слишком радикально мобилизовавшим народные массы. И потому Цезарь не стал «класть все яйца в одну корзину», делать ставку лишь на одну лошадь, или, в применении к реалиям римской жизни — на одну колесницу (а если угодно — на одного гладиатора). Не зря утверждали, что Цезарь — не напрямую, нет, для этого он был слишком осторожен, а через посредство третьих лиц! — сообщал Цицерону кое-что о готовящемся заговоре. Консулу был известен подлинный источник поступавшей к нему информации, и потому он, в принципе, оставил Цезаря безнаказанным. Ведь никто из этих «почтеннейших людей» не был вне всяких подозрений, да и методы, примененные самим свежеиспеченным «отцом отечества» при раскрытии заговора Катилины были более чем сомнительными. Во всяком случае — с точки зрения «мос майорум» — «нравов предков» (хотя — что мог «понаехавший» Марк Туллий, сам скромно именовавший себя «новым человеком» знать об этих «староримских» тонкостях?)…

После призывавшего сенат проявить «милость к падшим» претора Цезаря слово взял Марк Порций Катон. Со всей присущей ему «староримской» энергией он добился вынесения сенатом смертного приговора молодым нобилям, уже, казалось, избежавшим его, благодаря примирительной речи, произнесенной Цезарем с целью смягчения части обвиняемых. Той же ночью всех пятерых осужденных «внутренних врагов» олигархической республики задушили в карцере Мамертинской тюрьмы (где традиционно душили плененных римскими войсками «врагов внешних» — нумидийца Югурту, пергамца-«гелиополита» Аристоника и множество других). Сам Гай Юлий, покидая здание сената на Капитолии, еле спасся от напавших на него с обнаженными мечами цицероновских боевиков. Шок, испытанный «потомком Венеры» в результате нападения, был так силен, что Цезарь впервые в жизни некоторое время не решался приходить на заседания сената, дав время «отцам, занесенным в списки», забыть о его, Гая Юлия, участии в этой неприятной истории. «Метил в корову — попал в ворону» («Сатирикон»).