Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

Цицерон по-прежнему прислушивался к заговорщикам сотнями своих «ушей» и следил за ними сотнями своих «глаз», как некий Аргус. Он знал о многочисленных сторонницах Катилины — женщинах из лучших патрицианских фамилий. И сумел склонить одну из них, в конце концов, поделиться с консулом важной информацией о заговоре. Авторы — современники событий — едины во мнении, что эти «никчемные» знатные «домины» (дамы) участвовали в заговоре исключительно по причине снедавшей их скуки, пресыщенности распутной жизнью и жажды власти. Как бы то ни было (хотя, думается, «суровое обаяние» вождя заговорщиков — у Катилины, судя по всему, харизма прямо-таки била через край, сам Цицерон впоследствии признавался в своей речи «За Целия», что в личности Катилины были некоторые весьма обаятельные черты, которые могли увлекать молодежь и которые едва не ввели в заблуждение его самого! — тоже могло быть одной из причин, привлекших этих женщин в лагерь «катилинариев»), примечательным представляется одно обстоятельство. А именно: в этом заговоре, ставшем подлинным центром притяжения для всех недовольных положением дел в римском государстве — от промотавшейся «золотой молодежи» и отпетых уголовников (всегдашних любителей половить рыбку в мутной воде) до «сулланских» и «марианских» ветеранов, сплотившихся под серебряным орлом — якобы самого Гая Мария (хотя кто это проверял?) — приняли участие и некоторые, несомненно, умные, не страдавшие от узости кругозора и не желавшие мириться с навязанной им римским традиционным обществом ролью вечно «добродетельно прядущих свою пряжу хранительниц домашнего очага», политические интриганки, столь характерные для тогдашней действительности и оказывавшие на нее влияние, наряду с политическими интриганами. Видимо, эти матроны, уставшие вступать, исключительно в интересах усиления влияния своих фамилий, по четыре, а то и по пять раз подряд, в брак по расчету, возжелали предпринять хоть что-нибудь по собственной инициативе…

Итак, 21 октября Цицерон получил от одной из этих заговорщиц подробную информацию о точных сроках и деталях задуманного Катилиной мятежа. Вскоре после этого бдительному консулу стало известно о переходе набранных Манлием в Этрурии наемных отрядов под серебряным «орлом Мария» к активным действиям. Немедленно распространенные по приказу Марка Туллия слухи о якобы творимых бандами Манлия неслыханных зверствах, многократно преувеличивавшие число жертв и масштабы бедствия, вызвали такую панику, что сенат принял желаемый Цицероном указ, предоставлявший обоим консулам чрезвычайные полномочия. Отечество в опасности! К оружию, граждане!

Однако Катилина по-прежнему надеялся на силу и влияние своих сторонников, затаившихся в сенате и других коллективных органах государственной власти. Луций Сергий явно не собирался покидать Рим. Мало того! Он, как ни в чем ни бывало, явился в сенат, чем и дал Цицерону повод выступить с прославленной обвинительной речью, чьи первые, подобные ударам молота, предложения, не утратили свой силы даже сейчас, через два «с гаком» тысячелетия после ее произнесения:

«Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине[65], ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял?».

И знаменитое: «О tеmpora! О morеs!», сиречь: «О, времена! О, нравы!», вошедшее в «золотой фонд» крылатых латинских изречений.

Считается, что Цицерон импровизировал. Но даже если его речь была экспромтом, все равно, красноречивый консул был подготовлен к событиям и уже давно ждал возможности обрушить свои словесные громы и молнии на Катилину.

Ликторы с топорами в фасциях

Сенат, если он только желал сохранить свое лицо, никак не мог проигнорировать речь Марка Туллия, ибо Цицерон мог привести достаточно фактов в подтверждение своих обвинений. Он сообщил, что заговорщики на ночном заседании приняли решение открыть своим идущим на «Главу мира» бандформированиям, набранным Манлием в Этрурии, ворота Рима.