Человек звезды

На экране, как на рентгеновском снимке, был виден юноша, у которого просвечивал скелет, дышали внутренние органы и в легких колебался темный сгусток дыма. Не исчезал, не улетучивался обратно при выдохе, а становился гуще, плотнее. Напоминал черную, образовавшуюся в легких опухоль. Внезапно голова юноши стала проваливаться в грудную клетку, погружалась все глубже и глубже, словно испытывала страшное давление, которое проталкивало голову сквозь ребра, и она подбородком выдавливала сгусток тьмы в область таза. Вслед за головой в глубь тела погружались плечи, бока. Словно человек выворачивался наизнанку, и его внутренние органы и кости оказывались снаружи. Наконец черный сгусток был выдавлен сквозь промежность, а вывернутое наизнанку тело представляло собой чехол кожи, на котором висели кишки, сердце, печень, перевитые синими жилами кости. Из расколотого черепа вытек мозг, и среди черепных осколков жутко смотрели выпавшие из глазниц глаза с яркими белками и темными зрачками. Черный сгусток полетел в небеса, закрыл собой солнце, которое превратилось в огромный подсолнух с чернильной сердцевиной и ядовито-оранжевыми лепестками. Лепестки стали меркнуть, опадали и гасли, и земля, на которую падали лепестки, становилась черной как уголь.

Юноша, мертвый, с открытым ртом, лежал на полу, изо рта вяло сочился дым, словно внутри выгорели все внутренности.

— Следующий, следующий! — бодро зазывал Маерс, похожий на затейника.

Рыжая девушка в топике, под которым в углублении пупка мерцал бриллиантик, взялась за кальян. Ее деревенское лицо было в веснушках, волосы у висков свернулись в трогательные завитки.

— Ваш кальян волшебный? — спросила она Маерса.

— О, да!

— А можно загадать желание?

— Любое, моя дорогая!

— Можно сделать так, чтобы у меня пропали веснушки?

— Ты будешь такой же красивой, как голливудская звезда!

Девушка доверчиво кивнула, взяла в свой милый рот костяной мундштук кальяна. Сделала несколько длинных, старательных вдохов.

Мамедов смотрел на экран и видел, как девушка претерпевает жуткое превращение. Она разбухает, сквозь разорванный топик вываливается множество тяжелых грудей, чернофиолетовых, как баклажаны.

Вместо стройных девичьих ног появляются мясистые огромные лапы кенгуру с собачьими когтями. Между ног свисают кожаные гениталии с набухшими семенниками. Сзади выступает зубчатый, как железная пила, хвост. Веснущатое милое лицо превращается в рыбью голову с хлюпающими кровавыми жабрами. И на твердом, как синяя груша, пупке продолжает мерцать бриллиантик. Чудовищное животное скрюченными лапами сжимает свои груди, выдавливая из них черное молоко. Слизывает его с воспаленных сосков. Лакает жадным языком. Становится огромным, непомерным, постепенно заслоняя землю и небо, пока ни наступает полный мрак. Все темно, непроглядно, и только, как одинокая звездочка, продолжает мерцать бриллиантик.

Мертвую девушку охранники выволакивали в коридор, и оттуда слышался смех.

— Мы можем идти, — сказал Маерс, надевая бутсы, забирая часы и рацию. — Мы добыли некоторое количество Тьмы, которое переправлено в секретное хранилище. До скорой встречи, господин профессор, — и с этими словами Маерс исчез среди лазерных вспышек, в грохоте тяжелого рока, в беснующейся толпе.

Джебраил Муслимович вернулся в кабинет. Стоял в раздумье, трогая на груди орден. Поднес к ноздрям американский паспорт и сделал вдох. Паспорт издавал запах мышиного помета, такой же, как и американские доллары. Мамедов долго рассматривал свою фотографию с галлографическим штемпелем. Благоговейно ее поцеловал.

Глава девятнадцатая

Владыка Евлампий находился в своей загородной резиденции, исполненной в древнерусском стиле, с главками, куполами и луковками, напоминавшей нарядную золоченую шкатулку. Владыка был без бороды и усов, которые лежали за ширмой вместе с облачением и лакированным посохом. Теперь он был вовсе не владыка, а молодая пышная женщина с розовым холеным телом, на котором не было ровным счетом ничего и которое отражалось в высоком зеркале, окруженное сиянием и свежестью. Эта женщина звалась, разумеется, не Евлампий, а Евдокия Ивановна. И теперь, поздним утром, вставшая из душистой пены джакузи, наслаждаясь одиночеством, свободная от необходимости скрывать свою тайну, говорить глухим баритоном, шевелить черно-седой бородой, она смотрелась в зеркало. И как же она была привлекательна своими большими пшеничными грудями, округлыми плечами и бедрами, восхитительным дышащим животом, под которым свернулся милый зверек с золотистым мехом. Она казалась себе большим белым кувшином с благоухающим молоком, которое хотелось пригубить и почувствовать на устах густой вкус сливок. На плечо ее опустился лазурный попугайчик, весело летавший по комнате. Он переступал на плече цепкими лапками, забавно картавя:

— Ферапонтик, почеши спинку!

Евдокия Ивановна ласково поцеловала птичку в клювик, сгоняя с плеча:

— Ты еще при гостях скажи, дурачок.