Человеки

Когда приехала Татьяна с семейством, баба Маша встала и тихонько вышла из дома. Ноги подкашивались, сердце работало с перебоями… Она вспомнила, что сегодня не только не завтракала, а и глотка воды не сделала… Но домой не пошла и есть не стала – ей казалось кощунством сесть за стол, смотреть в окошко, пить чай с печенюшкой, а там Семен…

***

Родственники управились быстро. Деда обмыли, одели, уложили в гроб. А дальше? Никто понятия не имел – крещеный он, нет ли… Отпевать? Так хоронить? В любом случае, надо в Прохорово ехать, чего тут сидеть.

Баба Маша робко стояла на крылечке своего домишки. Тихо надеялась, что ее позовут с собой… Но про нее никто и не вспомнил. Два здоровых мужика вынесли гроб, заколотили крест-накрест дверь и три маленьких окошка… Погрузились в телегу и уехали.

А баба Маша еще долго стояла на своем перекосившемся крылечке, смотрела вслед. Мысли все были медленными, тягучими… Тяжело, как булыжники, ворочались в голове. Одна осталась… Одна… Одна… – молотком билось в сердце. А слез больше не было.

Перекрестила вслед увозимого на телеге деда, развернулась и вошла в дом.

Там села на кровать, посидела, послушала, как колотится сердце – одна… одна… одна… И горько расплакалась – даже попрощаться с дедом не дали…

***

Кое-как пережила одинокую тоскливую осень. Сашка стал приходить почаще, сидел за столом, рисовал что-то пальцем на старенькой скатерти… Молчали. Но так все-равно было лучше, чем совсем одной…

Глаза у бабы Маши вовсе негодные стали, читать она уже совсем не могла, даже с лупой… Бормотала молитвы, какие еще задержались в ее памяти… А Сашка мучительно думал, куда бы ему пристроить бабу Машу. К себе взять нельзя – вечно пьяное семейство ее мигом со свету сживет… У отца Иннокентия спросить?… Жалко бабу Машу, очень жалко.

***

Однажды утром, дело было уже в начале декабря, баба Маша проснулась, полежала, подумала… Встала, и стала куда-то собираться. Сняла с полочки иконы, бережно завернула их в чистое полотенце, упрятала в большой целлофановый пакет. Туда же втиснула книги – Библию, Псалтирь, молитвослов.

Несколько минут смотрела на фотографии сына, которые стояли на тумбочке под иконами. Но брать их не стала. Пусть в доме остаются.

Открыла древний сундук, достала оттуда туго свернутый узелок. Огляделась по сторонам… Вроде все. Притащила из сеней саночки, уложила все собранное на них и туго обмотала толстой веревкой.

Вышла во двор, подошла к своей любимой рябинке, полюбовалась – снегирей на ней – видимо-невидимо! Вынесла им из дома последнюю буханку хлеба, раскрошила…

Окинула взглядом домишко, запущенный двор, посмотрела на совсем завалившуюся избушку Семена и впряглась в саночки. Старого Котейку посадила сверху, укутала дырявым шарфом. Накинула длинную веревку на грудь, в руки взяла лыжные палки. Жучок бежал рядом самостоятельно… Отошла немного, оглянулась в последний раз на родную Снегиревку, попрощалась… И отправилась в путь.

Она шла в Прохорово – умирать. В узелке из сундука была "похоронная" одежда. А Олежкины фотографии оставила дома потому, что их или сожгут, или с ней в гроб положат. Она этого не хотела.

***

Весь день ушел у нее на то, чтобы добраться до села. Добрела совсем уже без сил, бросила лыжные палки в снег, стянула с себя веревку от саночек и буквально упала на крыльце церкви. Там ее и обнаружил столетний псаломщик Петр. Позвал батюшку. Отец Иннокентий как раз дочитывал вечернее правило. Услышав, что возле церкви прямо в снегу лежит баба Маша, все бросил и побежал к ней.

– Батюшка, – еле слышно прошелестела баба Маша, – я помирать пришла. Исповедуй и причасти…

– Ты чего это, Мария? – строго спросил батюшка. – По расписанию помираешь?

Подожди, вот завтра утречком служить стану, тогда и поисповедую, и причащу. Так что до завтра жди! У меня переночуешь.

– Я этой ночью умру. Причасти.

– Да с чего ты помирать-то решила?

– Сказали… – туманно ответила баба Маша.

Отец Иннокентий заглянул ей в глаза и ему отчего-то сделалось очень страшно. Больше он ничего спрашивать не стал. Вдвоем с Петром затащили бабушку в церковь. Усадили на лавочку. Старый псаломщик неожиданно прытко притащил откуда-то кружку с горячим чаем, но баба Маша чай пить не стала. Молча прилегла на лавочку… Отец Иннокентий сходил в алтарь, облачился, и присел с ней рядышком.

Под утро Мария Валентиновна Привалова, исповедавшись и причастившись, умерла. Отец Иннокентий отпел новопреставленную… Похоронили ее на самом краю прохоровского кладбища…

Так не стало Снегиревки.

***

Жучка и Котейку Сашка отнес певчей Насте. Она взяла на руки сразу обоих и четко, раздельно, сказала:

– Не волнуйся, Саш. Я присмотрю. Все хорошо с ними будет.

Впрочем, Котейка был котом уже совсем старым, и вскоре отправился вслед за бабой Машей… Да и Жучок, особенно остро переживавший смерть любимого хозяина, тоже ненадолго задержался…

***

А Сашка теперь не пропускал ни одной службы. И неустанно писал записочки об упокоении рабов Божиих Симеона и Марии. Батюшка сначала терпел, потом стал выговаривать, потом откровенно ругался и орал на Сашку: