Человеки

Пьяное, развратное, гулящее Прохорово церковь игнорировало. Прихожан было – пять старушек, да пара стариков. Да еще Сашка ходил в церковь, писал на бумажке грехи, причащался. Всю службу стоял тихонько в самом дальнем углу. Ему было все-равно, где стоять… Потихоньку молился, никому не мешал… На клиросе пели две старухи и одна молоденькая, стеснительная, красивая… – Настя. Сашка, бывало, как взглянет на нее, так все молитвы из головы и вылетают. Старался не смотреть…

Иногда отец Иннокентий просил его что-то сделать – двор подмести, или снег расчистить… Помогал Сашка всегда с радостью, счастливый, словно для этого и на свет появился – помогать всем…

Псаломщику и алтарнику Петру было лет сто. Отец Иннокентий с удовольствием взял бы Сашку себе в помощь, да только смысл от глухонемого в церкви?…

Отец Иннокентий служил четко, грамотно, правильно, словно бухгалтер. Только вот, как говорится – "без огонька". Проповедовал редко, да и то больше "по бумажке"… Роптал, жаловался на свою никчемную долю, на вечно пьяное село, на отсутствие денег… В общем, на все. Служил здесь уже лет двадцать, а ничего не менялось, как пили так и пьют… Как не ходили в церковь, так и не ходят… Омерзительно все это было для отца Иннокентия, выть порой хотелось. Просился перевести его на другой приход, но архиерей только плечами пожимал – а в Прохорово я кого пошлю?

И добавлял неожиданно – "От себя, батя, не убежишь"…

***

У бабушки Маши и деда Семена с некоторых пор появилась такая традиция – утренняя и вечерняя "поверка". Выходили из домов, смотрели друг на друга – утром радовались, что оба проснулись, вечером – что еще денек пожили.

Однажды в начале сентября бабушка Маша вышла из дома и деда не увидела. Потопталась на крылечке… Вернулась в дом, накинула шаль и пошла ближе к заборчику. Постояла, подождала… Семен не появлялся. Баба Маша потрогала расшатанный, готовый вот-вот завалиться, заборчик, вздохнула, собралась с духом и поплелась к соседу…

Дед лежал на кровати. Увидел соседку, обрадовался – о, живая! Пришла!…

– Ты, Маша, чайку бы мне… Что-то встать у меня сил нет… а с чайком согреюсь да и встану… а то ногам холодно…

Баба Маша испугалась – ногам холодно! Растопила остывшую за ночь печку, поставила греться воду… Подошла к Семену, по пути сдернув с гвоздя зимний тулуп. Укрыла деда, внимательно всмотрелась в лицо… Ой, неладно дело…

– Маш… Ты мне это… Крестик какой принеси, что ли…

Баба Маша кинулась домой – там, возле икон, лежал маленький деревянный крестик – батюшка ей подарил на какой-то праздник. Схватила его, поковыляла обратно к деду. Тот молча лежал, смотрел в потолок…

– Семен! Сеня! Вот, принесла я тебе крестик-то! Возьми.

Дед медленно вытянул из-под тулупа руку, баба Маша вложила в нее крестик…

– Может, давай я отца Иннокентия позову? – Предложила она робко.

– Не надо… отца… – с трудом проговорил дед. – Ты вот телефон… Дочке… Иди к березе, Маш… Наверное, помираю я… Дочке… скажи.

– Сенечка, подожди, я сейчас! Вот чайку тебе сделаю, и Тане позвоню, и все хорошо будет, слышь, дед?

– Иди, говорю… Помираю.

– Бегу, Сенечка, на единичку жать, да? Ты только лежи спокойно, сейчас согреешься. А я мигом! Слышь, дед? Не помирай без меня, дед! Я мигом!

Бабушка Маша торопливо налила чай, поставила его на табуретку возле дедовой кровати, схватила телефон и шустро поковыляла к двери… Честно, ей было очень страшно… Ну позвонит она Таньке, а дальше? Эх, хоть какого-нибудь врача… Хоть ветеринара…

А что, может, добредет она до Прохорова, там и позовет кого из больнички… А телефон-то! – вдруг вспомнила баба Маша, взглянув на зажатый в руке мобильный. – Это ж не только Таньке, я ж могу и батюшке позвонить, он пришлет фельдшера… Все это думалось на бегу, второпях, пока втискивала опухшие ноги в разбитые разношенные валяные ботиночки, пока шаль накидывала…

И вдруг как-то то ли спиной, то ли шестым каким чувством, поняла – все. Можно не торопиться. Осторожно оглянулась на деда. Тот лежит, как лежал. Крестик в кулаке зажал… Только вот поняла баба Маша – нет больше Семена. Здесь нет. Это только тело его тут под тулупом…

Осторожно подошла… Пригляделась… Все. Некуда больше спешить. Нет деда Семена.

Села на кровать рядом с дедовыми ногами и заплакала… Долго плакала, словно не только соседа, но и всю свою жизнь оплакивала…

Наплакавшись, встала, закрыла деду глаза, подняла свесившуюся с кровати руку с зажатым крестиком, уложила ее поверх тулупа… Перекрестила деда, сказала – Царствие тебе Небесное, Семушка…

Под окном истошно выл Жучок…

***

Баба Маша чуть не ползком добралась до березы… Вытерла снова набежавшие слезы, посмотрела в высокое голубое-голубое небо… Вздохнула, включила телефон… И нажала на единичку.

***

Родственники доехали до Прохорова, там за бутылку наняли лошадь с большой телегой, установили на нее привезенный из города гроб и потряслись в Снегиревку.

Баба Маша сидела возле деда и пыталась читать псалтирь – это ей батюшка когда-то говорил, что по усопшим псалтирь читают. Но читалось плохо. В основном – плакалось…