Человеку нужен лебедь

Попрощавшись, Богдан Савельич до самого дома удивленно покачивал седой головой. Борис — вылитый Петр Иванович. В начале тридцатых годов случай занес старшего Бочарова в приморский поселок. Хорошему слесарю не нашлось работы, рыбачить не понравилось, от нужды он взялся за ружье. И пристрастился к охоте. Сперва добывал много, а потом перестал привозить добычу. Где охотился, там и отдавал ее за бесценок, лишь бы на хлеб-соль да на припасы хватало. Дома он появлялся, когда для зимней охоты на кабана требовалась свора собак. На его захудавшем подворье не переводились своры из разнопородных сеттеров, костромичей, борзых, спаниелей и собак диковинных помесей — спаниеля с овчаркой, гончей с дворнягой; от двадцатилетних знаменитых старцев — когда-то они преотлично гоняли лис, «висели на хвосте» — до слепышей, способности которых определяли на табуретке. Пятясь задом, упадет — дурак дураком, поймет край, выползет на середину — будущая краса и гордость района. Большинство «умниц» потом оказывалось хуже бездомных дворняжек, но из-за этого слепыши на подворье Бочарова не переводились. Забрав свору, хозяин отправлялся в камыши. Через неделю собаки вновь собирались во дворе — на горе супруге Петра Ивановича, а о нем она узнавала стороной: кабана продал рыбакам, что занимались подледным ловом рыбы в море.

Иногда, словно чтобы блеснуть былым мастерством, Петр Иванович собирал во всем поселке пришедшие в негодность ружья, часы-ходики и сепараторы. Сутками не выходя из сараюшки, возвращал им жизнь. Сердился, если кто-то пытался платить за работу. Супруга была рада «слесарному запою» — заказчики несли деньги ей. Когда отец появлялся дома, Борис старался не попадаться ему на глаза. Тот корил парнишку за ветхий баз, худой сараишко, необученных собак-«умниц». Сокрушенно качал головой, если натыкался случайно на табель с отметками, спрашивал недоуменно: «Старшие в люди вышли, а ты в кого такой?» Иногда брался за ремень, чтобы и Бориса вывести в люди, сам с нетерпением ожидая, когда мать вступится за сына. Та сразу же заступалась, и Петр Иванович для вида бушевал недолго, потом кричал: «Анна, собирай манатки!» И, грозясь, что в следующий раз наведет полный порядок в доме, исчезал на многие месяцы.

Борис рос вольным казаком: рыбачил, бродил с чабанами в степи, а когда в один из «слесарных запоев» отец подарил ему одностволку — начал пропадать на охоте. Перед окончанием Борисом десятилетки отец долго жил дома: раненый кабан клыком распорол ему ногу. Борис собирался поступить в пушно-меховой институт.

Но случилось несчастье: в одночасье умерла мать. Петр Иванович попытался справиться с немудреным хозяйством, свалившимся ему на голову, и не смог. На базу орали невыдоенные козы, выла и зло грызлась неисчислимая свора собак, в избенке сам черт мог сломать ногу. Захватив ружье, Петр Иванович исчез. Борис заколотил крестами ставни худой камышанки и с рыбачьей бригадой ушел в море. Однобригадница Ольга не упустила счастья. К ледоставу они с Борисом вернулись законными супругами. Ольга взвалила на себя хозяйство, этим стараясь привязать к себе мужа. А Борис настолько пристрастился к охоте, так близко принял к сердцу заботу о природе и ее обитателях, что стал егерем. А ратовал за то, чтоб назначить его на эту должность, сам Богдан Савельич.

— Этот весь в отца, — выдал он ему характеристику при своем начальстве. — И бессребреник, как Петр Иванович, и глазом острым и ухом чутким — весь в отца… Петр Иванович погиб от браконьеров, спасая лебедей…

Егерь — должность трудная. Владения огромные, тысячи гектаров взморья и степи, а охранные законы расплывчатые. За одно и то же нарушение можно предупредить, ограничиться штрафом или подвести под суд. Егерю надо уметь отличить браконьера от нечаянного нарушителя, собрать вокруг себя всех, кто любит зверей и птиц.

Богдан Савельич остановился около калитки, подумал, что одному Борису не под силу браконьер Бушменов. Достал трубку, потянул, досадливо поморщился:

— Выдохлась. Надо кого-то попросить накурить. — Вновь вспомнил о Бушменове. — Сообща надо его брать. Степь и море от его компании стонут.

* * *

Июльский Каспий теплый. На меляках, а их от Волги до Кизляра не счесть, вода как парное молоко. И тих Каспий. Ляжет в штиль ровный — ни морщинки. Как зеркало, все отражает — небо, облака, чаек, заросли. Захочешь — гляди и брейся.

От Главного банка — судоходного канала из Волги на Морской рейд — до западного прибрежья десятки километров, а там с июня по август ни рыбачьей посудины, ни лодки охотника.

Тишина. Запрет — нельзя ловить рыбу. Капроновым сеткам все равно стоять — не сгниют, как льняные, но рыба в летней парной воде к утру вся мрет. Пока выберешь, выпутаешь из сеток да доставишь ее на приемку — протухла.