Человеку нужен лебедь

— Волчицу взял? — Старик шустро соскочил с лошади, неходко шагая не привыкшими к земле ногами — чуть ли не полными сутками и многие годы на коне, — подошел вплотную. — Покажи ее — может, я видел? Самого знаю: седой, большой. Вот такой, — Бадмаев показал в сторону убитого волка. — Волчица большая, но совсем черная.

— Она, Джурук Бадмаевич.

Рассмотрев шкуру, Бадмаев подтвердил, что он видел эту волчицу, что она в прошлом году нападала на его отару.

— Этой весной Богдану Савельичу я о ней говорил. Обещал искать, а беда — приболел. Вакаренко говорил — обещал бригаду прислать, не прислал, — старик усмехнулся. — Мильшину не сказал. Волчиц не бьет — зачем говорить?

— Джурук Бадмаевич, это не собака во дворе.

— Захотел ты — убил. Вот, хорошо. Кто плохо скажет? Самого тоже надо бить. Такому всегда буду помогать. Увидал, гонишь волка — пустил собак. Скажу председателю — овечку в премию дадим.

Джурук Бадмаевич достал черную прокуренную трубку. Не спеша набил ее махоркой. Прикурил. Попыхивая дымком, задумался. Молча повернулся, ласково кликнул коня. Легко вскинув сухопарое тело в седло, поклонился на прощанье. Позвал овчарок. Словно слитый с конем, поехал в окружении лохматых друзей в ильмень.

— Мильшин не заезжал? — спросил Борис.

— У Мальмукова чай пьет, — ответил Бадмаев.

Около фермы Мальмукова, приподняв жилистую руку, Борису загородил дорогу Мильшин. Лицо длинное, благообразное. Глаза улыбчивые. А за улыбкой что-то такое, от чего не хочется в ответ улыбаться. Здороваясь, ощупал цепким, настороженным взглядом мешки на подножках и багажнике, насмешливо сказал:

— Похвались.

— За хлебом еду, кончился. — Борис увидел довольную улыбку Мильшина и, сразу забыв о своем намерении не показывать добычи, сбросил с багажника мешок: — Таскай, как кутят.

— Договаривай: как кутят из конуры, — поучительно напомнил Мильшин. Он присел на корточки, выволок тяжелую рваную шкуру самца. Спросил о собаках: — Чьи?

— Бадмаева.

— Отказался от премии?

— Да.

— Повезло. — Продолжая считать волчат, Мильшин восхитился, не очень справляясь с завистью: — Восемь! Она, стерва, плодючая! — Снизу вверх посмотрел на Бочарова, вытягивая шкуру волчицы: — Ишь ты, и ее взял? — Расправил переднюю левую ногу, разворошил шерсть на лопатке. — Она. Позапрошлый год видел ее. Рядом, как ты, стояла… Эту лысину рассмотрел. Помнишь, говорил, ружье отказало. Повезло тебе, Борис. — Он аккуратно свернул шкуры, положил их в мешок, поднял на багажник, приторочил. Вытер руки о траву, потом о брюки, принялся закуривать. — Хороший куш отхватил. Пятьсот рублей дома, а?

— Ты что-нибудь еще взял?

— Эту искал, — Мильшин выжидающе посмотрел на Бориса. — Моя ленивая — двойню подарила.

— Молодая.

— Первый год щенится.

— Говорят, мог ты и ее взять, — напомнил Борис.

— Дал зевка. Копаю, ружье в стороне, а она носом мне в спину — тыц! Пока я тор да ер, ее поминай как звали.

— Расскажи маленьким. Сберег для будущего года, боишься без выводка остаться, без премии…

— И ты, выходит, напраслину возводишь. Говорю, дал зевка. — В черных глазах Мильшина плеснулось недовольство. — Под старика Богдана стараешься? Старый Богдан чудаком был, чудаком и останется. А ты на кой черт ее бил? Всех переведем, где такой куш схватишь? За такой кусок надо трубить да трубить на работе, а тут… тыц! И пятьсот в кармане.

— Богдана Савельича ты не трожь, правильный старик, — сердито проговорил Борис.

— Из засады взял волчицу? — примирительно спросил Мильшин.

— В норе была.

— Вон оно как. — Мильшин снял с головы шапку, вытер рукавом потную лысину. — Бью или не бью волчиц — все равно трепаться, Борис, будут. Людям почесать язык всегда хочется. Молча посидеть — безделье, а потрепались — вроде делом занимались. Мне-то что? Все устроены-выучены, сам как-нибудь дотяну до пенсии. Тогда — лежи, кури, плюй в потолок. Тебе трудно будет, твой колхоз большой.

— Да, на егерских харчах не разгонишься, но браконьеров всех прижму.

— Тебя на мякине не проведешь, — с явной неприязнью сказал Мильшин. — Вздохнули было — на пенсию старик Богдан ушел. Ох и въедливый был егерь! Житья никому не давал. И как голова его до седин уцелела? И сейчас все еще свое гнет. Тебя на свой манер выучил.

— Говорю тебе, не трожь Богдана Савельича, — снова предупредил Борис.

— Старику сошло, а вот другому, глядишь, повезет меньше, — вроде бы сочувственно, с товарищеской доверительностью предупредил Мильшин. — Вот ты весной инспектора рыбнадзора Бушменова пытался ловить с дрофами. Взъестся — останешься без рыбы, не даст даже обсохших сазанов набрать. От охоты до охоты нечего жевать будет.

— Прижму Бушменова, — Бочаров упрямо склонил голову. Русые, чуть влажные кудри упали до самых бровей.

— Смотри. Бушменов — сила, не нам чета.

— По закону прижму, — сказал Борис тихо, но жестко.

Мильшин медленным, осторожным взглядом, чтоб это не было похоже на демонстрацию неприязни, окинул поджарую фигуру егеря. Сильные ноги расставлены широко. Не вдруг-то сшибешь такого наземь. Да и характер, как говорят, дал бог человеку. Попробуй переубеди его. И все-таки решил возразить: