Человеку нужен лебедь

Тишина. Запрет — выстрелить не смей. Водоплавающей много, добыть можно, но она беспомощна — линька идет. Выпали маховые перья, и птица стала пешеходом. Набредешь на нее — такими грустными глазами смотрит, что сердце зайдется от жали. Куличкам, чиркам и всякой малой птахе легче: мечутся, ныряют под каждую травинку, в каждую ямку, смотришь, удалось спрятаться. Маленьким и самые чахлые зарослишки — глубокий тайник; малым и кормом везде можно разжиться. Кряковым, шилохвости и серым уткам нелегко: большие они, прожорливые. Гусям трудно: великаны, заросли густые нужны, где попало не затаишься и не прокормишься.

Лебедю — совсем тяжко. Камыши и чаканы зеленые, а он белый. Ему надо полуметровую глубину, чтобы лопастями-лапами нагнать течение под куст, подмыть его и достать корень. На сухом он грузен, тихоход. Линный лебедь, если не успеет спрятаться, ложится. Ляжет, длинную шею вытянет, положит ее на землю и тоскливо надеется: может, это не злой человек, может, не тронет? Обойдет человек стороной, а лебедь черноклювую голову чуть-чуть приподнимет, проследит агатовыми глазами: миновала ли беда? Пойдет человек к нему — встанет, словно лежачему ему стыдно встречать опасность. Гордо приосанится, грозно выкинет вперед шею и устрашающе зашипит. И лишь в больших черных глазах тоска: понимает, что обречен, что не отбиться. Но кричать, молить о пощаде, как делают мелкота и утки, лебедю, наверно, гордость не позволяет. И не опустит головы, как гусь, когда его браконьер нагоняет. Отведет назад шею, напружит ее и ударит клювом. Бился бы и могучими крыльями, да они бессильны. И он понимает их бессилие — даже не приподнимает, не хлопает ими, как пугающе трепещут и хлопают облезлыми крылышками чирок и утки. Стоит один на один в последнем бою, понимая свою обреченность…

Линных лебедей браконьеры бьют палками. Целят в голову, а перебивают шеи. Плачут лебеди. Долго, мучительно умирают лебеди. А браконьеру лишь бы свалить, бежит к другим — лебеди не бывают в одиночку.

…Если вам когда-нибудь покажут браконьера, внимательно всмотритесь в его лицо и спросите: «А ты убивал лебедей?» И каким бы черствым человеком этот ни был, ему все равно станет не по себе, и он опустит глаза, как случается, быть может, с самым тяжким преступником. Возможно, тот, кого покажут вам, убил не лебедя, а лесного великана, сохатого. А вы все-таки спросите у него именно про лебедя. Человек поймет, о чем вы спрашиваете.

…В июле на взморье пусто. Птичье население, чуя свое бессилие, собралось на глухих островах, там, где Волга выкатывает свои воды в Каспий. Острова новые, самым давним чуть больше тридцати лет.

После заполнения московских и волжских морей Каспий неуклонно мелел. Песчаные перекаты преграждали к нему путь Волге. Прорываясь, она рассекала отмели протоками-ериками. Половодья расширяли и углубляли протоки, наносили ил на острова, они росли. На них появлялись заросли чакана и камыша, а потом на самых высоких и вербные рощи. Чтобы отличать острова друг от друга, люди начали давать им названия. Тот, где выросли вербы, стал Вербным, увидели на протоке лебедей — назвали его Лебединым. Приехали ученые из Астраханского заповедника кольцевать утку-шилохвость — и в море появился остров Окольцованный. Деды знали глубокий Вшивый осередок[2]. Когда на его отмелях появились острова, все они стали… Вшивыми: Морской и Степной. Лет десять назад, под самый ледостав, на небольшом безымянном острове Мильшин набил полную лодку лебедей на пролете[3]. Прихватил его мороз. Бросил все, пешком ушел домой через степь. Моряна двинула льды и навалила на лодку ледяной бугор. Рыбаки окрестили его Мильшинским, а весной и охотники уже называли безымянный остров Мильшинским. Сперва тот злился: о промашке, мол, напоминает, — потом гордился. Бывая на нем, пошумливал на охотников: «А ну-ка, марш с моего острова!»

Совсем недавно Волга намыла два новых островка: небольшие, без кустика куги или чакана, заметные лишь в самый затяжной норд-вест. На одном из них нашли бронзовый мушкет, а на другом — чугунную пушку. Каспий в прах истер деревянный приклад мушкета, а со стволом — длинным, шестигранным, с курком-великаном — не справился. Добротного литья пушчонка почти игрушечная — ствол полметра длиной. Много было толков: «Откуда мушкет? Чья пушка?» Ходили по этим местам караваны Петра Первого, завоевывать Дербент; плавали к Персии казаки Степана Разина. Сейчас кто как называют островки, одни — Петра Первого, другие — Разинскими.

…В островной край в штиль не пройдешь. В норд-вест отмели так обнажаются, что с них пыль схватывается. Но в заливах — заманухах, в култуках — озерах всегда воды много. Места тут кормистые: мелкий чаканок, куга, просянка, ракушки, в водорослях — малек. Из степи пробиться в этот край почти невозможно — камышовая крепь без дорог и троп, заплутаешься в два счета.