Человеку нужен лебедь

Обычно в конце ноября дни еще теплые. Но лишь зайдет солнце, сразу становится прохладно, даже в нагретых камышах. Зорями падают заморозки. Тогда травы и заросли в белом инее; земля звучная, отзывчивая на шаги. А кабаний поро́й и лебединые вымоины покрыты тонким хрустким ледком. Пролетная начинает покидать Каспий. Без куличков берега обеднеют, потеряв их пересвисты, а охотники лишатся вестников норд-веста. Улетят цапли: белые, рыжие, серые и чапура-нужда — опустеет взморье. Всю осень цапли расхаживали на предлинных ногах, высоко подняв остроклювые головы на длинных шеях, отыскивали и били зазевавшихся мальков и лягушек. Ходили — издали схожие с геодезистом в степи: шагает с рейкой на плече, что-то вымеряет, остановится, забьет колышек и снова в путь. Уплывут к Тереку черные стаи лысух, переместятся к югу гагары; взморье без голосов куликов и береговых птиц станет пустынным, словно необжитая степь.

Кряковые и шилохвости, сбившись в ноябре в большие стаи, жадно кормятся даже ночью, нагуливают жирок перед несытой зимовкой. Гуси слетаются в стада на пастбищах. Сперва парочка или небольшая стайка, как разведчики, молча отыскивают кормистое место. Заметят и на большой высоте осмотрят его. Увидят в зарослях бревно-топляк или кусок доски, енота или кабана — встревоженно загогочут и полетят дальше. Если ничего подозрительного нет, присядут на поляне, сперва подальше от кулиг, осмотрятся, задирая головы, и пойдут к мелкому чакану. Станут пастись. К ним и начнут подсаживаться гусиные стаи. Подлетят, легонько гоготнут, услышат ответ и все разом спланируют вниз. Около земли выпустят ноги, как самолеты шасси, пробегут, коротко взмахивая крыльями. Грузно, вперевалку вышагивая, примутся кормиться. Стая за стаей летит и садится.

Вечером никто не потревожит стадо — остается оно в ночь. Гуси пасутся жадно — зимняя проголодь близко. Лишь перед рассветом поснут птицы, положив головы на спины. Вокруг спящих стоят сторожевые. Слушают. Чуть шорох — грянет сигнал тревоги, и вся стая на ногах, ухнет сотнями голосов и побежит, захлопает крыльями. Поднимется и улетит в море.

Непуганые гуси пасутся на одном месте долго. О таком месте каспийцы говорят: «Там гусек прикормился». Его ищут браконьеры, когда на небе полнолуние и тучи. Ночью спугнут гусей. Посидят те в море — голодно, зима скоро, и поднимутся, потянут к зарослям. Испокон века ночью по ним не стреляли: летят низко, медленно, без всякой опаски. Гогочут мирно, не понимая, что видать их. На фоне туч они большие и черные. Бьют их торопливыми дуплетами, спешат — минует стая тучу и словно растает в лунном небе. Редко падают серые гуси убитыми наповал, все валятся ранеными — выстрел неприцельный. Утром кругом кровь — раненых, что уползли в кулиги, подбитых, что убрели в море. От крови вода в ямках и рытвинах красная. Скрадок кровавый, не один десяток птиц истекал в нем кровью. Вокруг все как после волчьей стаи в овчарне.

…Дуплеты Бушменова почти сливались в непрерывную очередь. Ругаясь, Бочаров торопил Мильшина. Тот долго отыскивал тропку к морю. Наконец повел через крепь по болотистой и еле заметной стежке, похожей на кабанью. То там, то здесь стонали гуси-подранки. Над головой проносились птицы, захлебываясь тоскливым криком.

Борис снова поторопил Мильшина. Они побежали. На выходе из камышей Мильшин не разглядел глубокой вымоины, ввалился в нее и залил сапоги.

— Подожди, переобуюсь.

— Догонишь. Садит непрерывно. — Борис, стараясь не шуметь, быстро пошел к Бушменову.

Вокруг стонали подбитые гуси. Вдруг на небе перемежились тучи, и Бушменов перестал стрелять. В спешке Борис не догадался остановиться, и Бушменов услышал его осторожные шаги. Громко кашлянул, чего было достаточно, чтобы спугнуть кабана. И, не услышав кабаньей побежки, пригрозил:

— Пошел назад!

Бочаров замер на поляне. Пошевелись — и получишь заряд дроби. Рядом высилась густая кулига чакана. Надо метнуться за нее, за ней безопасно. Пригнувшись, Борис прыгнул за кулигу. В скрадке Бушменова полыхнуло пламя, ухнул выстрел. Дробь резанула по воде в том месте, где только что стоял Борис.

— Володька, что ты делаешь?! — издали заорал Мильшин.

Бушменов не отозвался, Мильшин побежал к нему, часто выкрикивая:

— Это я, Володя!

— Ты один, Виктор?

— Двое.

— Кто?

Мильшин назвал знакомого Бушменову пастуха.

— Дурак он! Какого черта крадется? Не влепил я ему в морду?

На Бушменова натянули гуси, он ударил дуплетом. Стая оглашенно закричала, кинулась вразброд. Гусь, хлопая отбитым подкрылком, понесся вниз. Другой заголосил, заплакал, медленно утягивая в море.

— Падали бы рядом, заразы! — Бушменов выругался. — Все равно подохнете!

Как из-под земли вынырнул Бочаров, неожиданным рывком выхватил ружье из рук Бушменова.

Какое-то время с откровенной ненавистью разглядывали друг друга.

— Ловко взяли, — наконец протянул Бушменов. Перевел взгляд на Мильшина: — И ты, значит, с этим праведником… Поди, и в свидетели пойдешь?

— Ты же в человека бил, — укорил Мильшин.

— Кабана отпугивал, подранков жрет.

Бочаров смолчал, а я подумал, что кабан.