Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман

Каленчук недовольно зашевелился, но посветил фонариком.

— Двадцать минут одиннадцатого…

— Рано… — разочарованно протянул Дмитро. Действительно, ему казалось, что уже давно за полночь.

— Может еще прийти, сукин сын! — понял его Грицко и вдруг добавил некстати: — А рожь какая уродилась! Хлеб какой, слава тебе господи!

— Тише… — проскрипел Каленчук.

Стецкив недовольно вздохнул, и Дмитро неожиданно вспомнил, как Грицко ласкал колосья и осторожно шагал, чтобы не потоптать рожь. Вспомнил и нагнул голову к букетику васильков, засунутому в карман гимнастерки. Васильки пахли сладко–сладко, однако не могли перебить тяжелого смрада полугнилого картофеля. Стецкив снова вздохнул, и Дмитро представил его не с автоматом, а с косой: идет — потный, с лохматым чубом, — только коса поет… И пахнет васильками и спелыми хлебами…

Что ж, когда–нибудь это будет. Грицко должен пойти с косой, а он, Дмитро, вернется в гимназию. И обретут они настоящую Украину, о которой говорил им учитель в гимназии. Когда каждый будет свободным и хозяином самому себе. Ведь бедняки в селах есть только потому, что сперва поляки, а теперь советы заграбастали всю землю, а украинскому крестьянину — кукиш. А разные, продавшиеся им, подлаивают. Как этот Тымчишин… Задергал крестьян и создал коммунию…

«Но ведь рожь эта — колхозная… — мелькнула вдруг мысль, но он сразу же обозлился на себя: — Увидим, что крестьянам останется… Говорят, весь урожай отсюда вывезут — в селах ничего не будет, под метелку подчистят…»

Дмитро сжал автомат — стало больно, словно у него самого забирали последнюю краюху. Сердце переполнила злоба — стрелял бы и стрелял в этих голодранцев, что шумят возле сельсовета, будто настоящие хозяева! Еще вчера ходили в драных штанах — собачье быдло, — а теперь колхозники. Посмотрим, что с вами будет потом, большевистские подпевалы!

И сразу Дмитру стало стыдно: ведь он потому и ушел к бандеровцам, чтобы дать свободу всем, чтобы была и вправду свободная Украина. Значит, и для тех, в драных штанах. Почему же они шумят возле сельсовета, а ему приходится вот так — крадучись и ночью?..

Снова вспомнил слова учителя, что народ — несознателен, а большевики — большие демагоги: задергали людей, обвели вокруг пальца. Надо поднимать народ на борьбу и начинать с уничтожения самых вредных агитаторов. Как этот Тымчишин.

На этой мысли Дмитро успокоился. А минуты текли, и снова затошнило от вони гнилой картошки.

Первым насторожился Каленчук. У него был нюх и слух зверя — он еще издали услышал голоса. Ничего не сказал, только тихо похлопал Дмитра и Стецкива по плечам и скользнул к двери в угол. Дмитро притаился за бочкой. Грицко занял позицию с другой стороны наружной двери.

Голоса приближались. Дмитро представил себе Каленчука: худое лицо с хрящеватым носом, бледное от нетерпения, и большие неподвижные зрачки. Не позавидуешь тому, кто попадет Каленчуку в руки.

Уже слышны даже отдельные слова. Остановились у хаты, оканчивают разговор.

— Ты, Федор, правильно сказал: если вовремя управимся с ранними, развяжем себе руки.

Значит, их уже двое.

— Вот ты и проследи, чтобы жатки были отремонтированы… — Это в ответ.

— А тетка Михайлина, и кто ее за язык только тянет! — прогудел кто–то басом. — Тут важный вопрос, а она — керосина нет в кооперации…

— Бестолковая, а вредная… кричит…

Еще двое.

— А и правда, почему керосина нет? — снова тот же голос. Очевидно, он и есть, Тымчишин, председатель колхоза.

— Понимаешь, райпотребсоюзовская машина испортилась…

— А ты лошадьми! — вмешался хриплый голос. — Или в сельсовете уже и лошадей нет?

Пятый. Не многовато ли?

— Этак мы никогда не придем к согласию, — оборвал Тымчишин, — завтра договорим! Спать хочется.

— Ну, бывай…

— Не забудь, Федор, с утра — в кузницу.

Каленчук нетерпеливо переступал с ноги на ногу. У него свои счеты с Тымчишиным: это ведь в Юхимовом доме, что в самом центре Качаков, теперь правление колхоза, а бывшая Юхимова лавка называется сельпо.

— Бывайте, ребята… — зевнул председатель.

Дмитро щелкнул автоматом, ставя на боевой взвод.

— Тише, черт! — прошипели от двери.

— А может, ко мне? — загудел знакомый бас. — Поужинаем, да и по случаю собрания…

— Неудобно, — засомневался председатель, — дети уже спят.

— А мы на кухне. Иван рядом живет, еще за бутылкой сбегает…

— Оно бы не помешало, — поддержал хриплый голос, — а то все время навоз да жатки…

— У меня и заночуешь. — Тот же бас. — Надежнее: тут же магазин и охрана.

— Кто его знает, где надежнее? — все еще колебался председатель, но чувствовалось, что предложение пришлось ему по душе. — А потом…

Каленчук шепотом матюкнулся.

Голоса затихли, Дмитро все еще сидел за бочкой, припав к автомату. Каленчук брякнул щеколдой на двери. Сказал на удивление спокойно:

— Не повезло. Надо же такое: шел уже человек домой… Нет бога на небе!

— А может, того?.. — предложил Стецкив. — Я знаю, куда они…

— Будто я не знаю! — окрысился Отважный. — Слышал ведь, их пятеро или шестеро, да еще и возле магазина на «ястребков» напоремся.

— Обидно… — не сдавался Грицко.