Чемодан. Вокзал. Россия

– Я, во-первых, совсем не ревизор. Во-вторых, уверяю, никакой официальной комиссии не представляю. Я частное и лицо и веду частное расследование насчет смерти заместителя бургомистра Брандта. Вот, – тут я обнаружил, что недостаточно отдышался и воздуха до конца предложения мне никак не хватит, если немедленно не набрать нового, – вот для этого я и хотел с вами поговорить.

– Эх, бедняга Брандт!

– Вы как, хорошо его знали?

– Ну так. Он часто бывал у коменданта, и мы иногда обменивались парой слов, но, конечно, разговаривать особо не разговаривали.

Тут уже она отдышалась. Потом она широко улыбнулась.

– А что вы там говорили? Частное расследование? Вы сыщик?

– Ага, – признал я.

– В жизни не видела сыщиков!

Я сделал шаг назад, чтобы она меня получше рассмотрела. Она прыснула со смеху.

– Это вы смешно придумали. А я в столовку иду. Пойдемте со мной, и там поговорим. А то с голоду помираю.

– Ну, пойдемте в столовку.

Мы пошли в столовку.

В столовке мы представились уже по форме. Переводчицу звали Лидия, ее фамилия была Волочанинова, она сама из Харькова, но когда ее дядю, который жил с ними, арестовали, они с семьей переехали в Ярославль, а потом еще раз переехали, но уже в Минск. Ее отец там и сейчас работает бухгалтером в трамвайном депо, и мать тоже в этом же депо. При разговоре она хмурилась, разводила руками и закатывала глаза, в это же самое время сохраняя голос комически монотонным и как будто сорванным.

– Вы, конечно, спросите, почему я не работаю бухгалтером, – заметила Волочанинова и сделала в мой адрес опасный выпад вилкой. – А все дело в том, что я совершенно не понимаю математику.

У нее были талоны на картофельные оладьи со сметаной, и она каждый божий день в обед и после службы ходила в столовую, чуть срезая дорогу через Ботанический сад, где местные сделали дырку в заборе в первый же день после бегства советов.

– Живу я тут ничего себе. У меня даже ванная есть. Не комната правда, а просто ванная посреди квартиры.

Я на рубли себе тоже взял драников и галантно поделился с Волочаниновой винегретом. Она засмущалась и, по всему, была приятно удивлена.

– Я в школе-то толком не училась, почти все старшие классы дома проболела. Ну это так только называется, что проболела, – моя бабушка, она сейчас уже умерла, ужасно боялась советскую школу и запрещала родителям меня туда пускать. Это она меня так хорошо немецкому научила. Вы немецкий знаете?

– Нет, но я знаю польский.

– С ума сойти. Вот это повезло. Ну скажите что-нибудь по-польски.

Я сказал, что меня зовут Яцек и я забыл в этом кармане синюю корову. Она засмеялась и смахнула со стола стакан.

– Ха-ха, жуть. А я еще французский знаю.

Она сказала что-то по-французски, и я заметил, как в нашу сторону из-за своих тарелок обернулось несколько недовольных рабоче-крестьянских голов.

– Мама дорогая, это где вас так угораздило? – спросила она, заметив дырку в моем пальто.

– Долгая история. Если коротко, я бы посоветовал вам никогда не ездить в Барсуки.

Волочанинова пробормотала «хорошо» и «конечно», но рукой уже отодвинула полу пальто и как будто даже забыла про пюре.

– Ой, какой пиджак у вас красивый! Это же шевиот? Сами шили?

– Понятия не имею, что это, – я еще хотел сказать, что купил готовый, но не успел.

– Ну так это шевиот, сообщаю вам. Хорошо устроились – даже не знаете, в чем ходите! Польский, небось? Видно, что довоенный – качественная вещь. А это барашек? Знатно.

Она указала на воротник пальто.

– Скажите честно: мое пальто настолько смехотворно?

– О чем вы?

– Не жалейте меня, скажите, как думаете. Бургомистр, глядя на меня, не мог заткнуться, рассказывая о любимых тканях, теперь вы туда же.

Она засмеялась.

– Ну оно, действительно, немного странное. Но вам идет!

Я оглядел пальто.

– Ну ведь оно не женское? Меня убеждали, что оно мужское.

– Оно мужское! Даже мужественное! Просто выглядит чудно, вот и все.

– Да где я вам другое достану посреди войны.

– Я понимаю! Оно отличное! Великолепное пальто!

– У меня было нормального цвета, но я потерял его при переездах. Обычно я не ношу женские вещи, уж поверьте.

– Хорошо-хорошо, я молчу. Давайте вы дальше будете узнавать, что вам нужно. Погодите, а вы же меня до дома провожаете?

Да, я провожал ее до дома.

Мы вышли на улицу в сумерки. То начинался, то переставал мелкий мокрый снег. Первое, что Волочанинова посчитала необходимым сообщить про коменданта, это что он носит монокль.

– В жизни никого не видела, кто бы носил монокль.

Комендант был «волшебный человек, ничего плохого не скажу». Вся ее информация была такого же толка. Сама она на службу приходила к девяти, а вот он – когда как. «Ну у него же совещания и прочее». Она в основном просто сидела в кабинете рядом с секретаршей и делала переводы документов с немецкого на русский, а потом переводила на немецкий написанные на русском заявления.

– А знаете такого Бременкампа?

– Нет, кто это?

– Из военного аппарата один офицер.

Она покачала головой.

– Я совсем с немцами не пересекаюсь. Это ваш подозреваемый?