Чемпион

Пока она рылась в вещах, я выбрал удобное дерево, вскарабкался на него метров на десять и осмотрелся. Оранжевых машин видно не было, и вообще ничего подозрительного я не заметил. Поселок жил своей жизнью, на которой наша беготня от преследователей и стрельба никоим образом не отразились. Наверное, здесь так принято. Гоняться и стрелять. Догнать и надругаться.

Я спустился на землю, взял у Инги кусок хозяйственного мыла и подошел к Мишке:

– Сымай портки.

– Что?

– Штаны, говорю, мне давай. Я их стирать буду.

Когда я делал перевязку, Кушнер спускал брюки до колен и совершенно не волновался по поводу Инги, которая могла это увидеть. Сейчас же застеснялся. То ли густой растительности на ногах и острых коленок, то ли длинных трусов с рисунком под березовую кору. Косясь на Ингу, которая даже не подумала отвернуться, он медленно избавился от штанов и остался лежать, выпрямив подбитую ногу и сложив руки на животе.

Я нашел глубокую чистую лужу и попробовал отмыть кровяные пятна. Вроде бы получилось. Вернувшись на поляну, я снял и отдал Кушнеру свои джинсы. Они оказались коротковаты, но подошли в поясе и, в общем, смотрелись прилично. Сам я натянул его брюки. Холодная мокрая ткань противно липла к ногам. Будем надеяться, она быстро высохнет, и даже если останутся какие-то пятна, мы не испугаем водителей, когда придет время тормозить попутку. Кушнер хромает потому, что всего лишь подвернул ногу, а я просто неряха. Присутствие Инги, одетой в брюки-бананчики и куртку из бордовой плащовки придаст нашей компании достаточную респектабельность. Лишь бы у Кушнера кровь не проступила сквозь повязку на джинсы.

– Миша, ты сможешь идти?

Кушнер посмотрел на Ингу и кивнул. Вид у него был не очень решительный. Что-то вроде: «Я буду стараться, но не обессудьте, если я не упаду».

– Мересьев с переломанными ногами полз по тайге, а тут пройти всего ничего… – Я выдал ему крепкую длинную палку, и мы тронулись с путь.

Нам повезло, что не пришлось обходить какое-нибудь болото или петлять по оврагам. Ровный рельеф, в меру упругий мох под ногами. Будь я один, я бы уже через полтора часа добрался до трассы. Но Кушнер сник, не пройдя и трех километров.

– Все, не могу больше, – прохрипел он, садясь на землю и приваливаясь спиной к стволу дерева.

– Ладно, привал. Отдохнем и двинемся дальше.

– Я не могу больше идти. У меня… все горит.

Я почему-то подумал, что Инга пристыдит Кушнера. Скажет, что он тряпка, слюнтяй, и призовет быть мужчиной. Но она села на корточки рядом с ним, погладила по голове, жалостливым голоском спросила:

– Тебе очень больно? – И посмотрел на меня такими глазами, как будто я был виноват в том, что Кушнера подстрелили.

Я пристроил его на спине и понес. Инга хотела взять свою сумку, но я довольно грубо ее оттолкнул:

– Не надо мне помогать, смотри лучше под ноги.

Я шел и думал, что дело не в тренированности и выносливости, а в силе духа и установках, которые ты даешь своему организму. В восемьдесят пятом году на подпольных соревнованиях по контактному карате мне сломали четыре ребра и выбили челюсть, но я смог мобилизоваться и выиграл схватку. В Ашхабаде я боролся со сломанными пальцами на правой руке, и никто этого не заметил. А в Вологде вышел на ковер с температурой, и вовсе не потому, что Мастер меня загипнотизировал или обещал наказать в случае отказа от поединка. При этом я не считал, что делаю подвиг. Я просто знал, что по-другому нельзя.

Не отступать, не жаловаться, не сдаваться. Когда-то эти слова, старательно выведенные черной тушью на белом картоне, висели у меня над кроватью.

С каждой сотней шагов Кушнер становился все тяжелее, а сумка, которую я повесил на грудь, резала шею и сбивала дыхание. Я говорил себе: «Сделаем привал у того дерева», а когда доходил до него, сжимал зубы и двигался дальше.

Я позволил себе отдохнуть, только когда мы одолели две трети пути. Сгрузил Кушнера, выбрал для себя удобное место и растянулся на спине, положив руки под голову. Я решил, что даю себе тридцать минут, чтобы восстановить силы. Долгие переходы и долгие остановки – я по опыту знал, что это самая верная тактика.

– Ты сильно устал? – Инга встала надо мной, заслоняя солнце.

– Ерунда. Знаешь, раньше я мог посадить себе на плечи медведя и переплыть с ним Татарский пролив. Два раза, утром и вечером.

Она ушла и села рядом с Кушнером. Я почувствовал укол ревности. Конечно, он ранен и потому нуждается во внимании. Но не слишком ли много внимания ему достается?

Нижний край солнца поравнялся с деревьями, когда мы вышли к дороге. Серая лента шоссе тянулась от горизонта до горизонта и была абсолютно пуста.

Инга выглядела совершенно измотанной, но не жаловалась. Кушнер, выбрав минутку, когда она отошла, взял меня за руку:

– Извини, что я подвел… Я думал, я справлюсь.