Чемпион

Оказалось, кто-то из москвичей решил выйти перекурить, и за порогом был встречен тремя «дедами». В казарму он вернулся, пятясь задом и держась за живот. Следом за ним вошли старослужащие. Двое – здоровенные, как Шварценеггер. Один был в красных трусах до колен и тельняшке, другой – с голым торсом, в галифе и начищенных сапогах. Третий превосходил их ростом, но не удался в плечах. Он был единственным, одетым по форме.

Шесть кроватей были расставлены не подряд, а у разных стенок казармы. Та, на которой пристроился я, стояла дальше всех от двери. «Деды» начали с ближней.

– Подъем! – пинками растолкав спящих, они сели на их кровать и принялись шарить по вещмешкам. То, что нравилось, складывали в полиэтиленовый пакет, принесенный с собой. Они отличались разборчивостью и тщательно проверяли качество каждой вещи. Выбрав бритвенный станок, высокий небрежно спросил:

– Чье?

– Мое, – хозяином оказался тот же москвич, который так неудачно вышел покурить.

– Кам цу мир.

– Что?

– Иди сюда, придурок.

Москвич подошел. Я видел, как у него дрожат колени. Он остановился вне пределов досягаемости высокого, и тот, улыбаясь, поманил пальцем. Москвич подошел ближе, и высокий, чуть приподнявшись, ударил его кулаком в солнечное сплетение:

– Это чтоб больше не тормозил. Понял?

– Понял, – прохрипел москвич, держась за грудь.

– Не слышу ясного и четкого ответа, солдат! Ты меня понял?

– Понял!

– Не «понял», а «так точно». Ну!

– Так точно, товарищ сержант!

– О! – высокий посмотрел на товарищей, с улыбками привалившихся к спинкам кровати. – Молоток, сечешь науку, салага! Смир-р-но!

Москвич вытянулся и застыл, только колени продолжали дрожать.

– Шаг вперед! – скомандовал высокий и, когда москвич выполнил команду, опять приподнялся, схватил за китель и заставил наклониться к себе, после чего неторопливо опробовал бритву, несколько раз проведя ей по лицу бывшего владельца. Тот жмурился и дрожал, но продолжал покорно стоять в полусогнутом положении. Из порезов выступила кровь. Высокий нахмурился, бросил станок на пол и раздавил его каблуком: – Говно. Встать в строй!

Москвич попятился.

– Назад! Что надо отвечать, когда я командую?

– Так точно!

– Мудак, отвечать надо «Есть!». Встать в строй!

– Есть!

Я подумал, что если бы вся наша толпа, клявшаяся в поезде друг другу в вечной дружбе, обещавшая поддерживать один другого и обменивавшаяся адресами, чтобы встретиться после армии, – если бы вся наша толпа поднялась, то не только бы от этих троих, но и от всех старослужащих, находящихся на «пересылке», не осталось бы мокрого места. Но я видел, что никто не поднимется. Все готовы к тому, что первое время в армии их будут унижать, как хотят. Все готовы пройти через это, чтобы через год оторваться на молодых, а вернувшись домой, хлестаться перед неслужившими друганами.

А еще я подумал, что в одиночку мне этих троих, наверное, не уделать. Но я не дам смотреть свой вещмешок и не стану перед ними вытягиваться или сгибаться. Пусть лучше меня здесь прибьют и моя служба закончится, не начавшись, чем я до конца жизни буду вспоминать издевательства, которые согласился добровольно принять.

– Это чье? – высокий показал многоцветную авторучку.

– Мое. – Кузякин сделал шаг вперед.

– Взял, чтобы домой письма писать?

– Так точно, товарищ сержант!

– Тебе еще шуршать, как медному котелку, а ты картинки рисовать приготовился. Грамотный, что ли? А? Не слышу ясного и четкого ответа, солдат!

– Так точно! – Кузякин молодцевато выпятил грудь.

– Откуда ты?

– Из Москвы.

– Не люблю москвичей, – высокий несильно пнул Кузякина в пах. – Пошел на х..! Из Салехарда есть кто-нибудь? Никого?

Его товарищи-культуристы, до этого предпочитавшие молчать, оживились:

– Из Череповца никого нет?

– А с Тюмени?

– Я! – Телятников поднял руку.

– Головка от х..я, – насмешливо отозвался культурист в трусах и тельняшке. – Ты чо, в школе, чтобы руку тянуть? Ладно, подь сюды, земеля… Из самой Тюмени?

– Не совсем. В Заводоуковске родился.

– Ух ты, ни фига себе, и я оттудова буду. – Он взял Телятникова за руку, усадил рядом с собой и обнял за плечи. – Только я тебя чего-то не помню. Ты на какой улице жил?

– Я… Когда мне пять лет было, мама меня в Волгоград увезла.

– Ну?..

Телятников молчал. Культурист смотрел на него и медленно хмурился. Высокий захохотал. Второй культурист, с литым торсом и в галифе, сплюнул на пол.

– Так ты, значит, из Волгограда? Мама, бл…дь, увезла? Ё… твою мать, зародыш ты грёбаный! – Тюменец врезал Телятникову под ребра. Максим охнул и согнулся. Тюменец одной рукой сжал его шею, другой взял за ремень и легко швырнул с кровати в направлении двери.

Телятников просеменил несколько метров, а потом бухнулся на колени и замер в согнутом положении. Дверь распахнулась, в казарму заглянул офицер в высокой фуражке. Лицо у него было скучающее. Он посмотрел на Телятникова, на разбросанные вещмешки, на замершего по стойке смирно Кузякина и его земляка, отворачивающегося, чтобы не сверкать исцарапанной физиономией.

– Острокнутов!

– Я, товарищ майор! – высокий вскочил и поправил китель на спине.

– Что у вас тут происходит?