Чемпионы

Оба друга после случившегося были, как никогда, внимательны к Рюрику и обращались с ним, как с капризным больным. Когда он раскрашивал игрушки, они старались исчезнуть из комнаты, чтобы не мешать. Если он писал очередной натюрморт, они с искусственной заинтересованностью спрашивали его совета, как лучше наклеить в свой альбом новые портреты футболистов. Оба с получки давали деньги на кино... В общем, Рюрик видел, что они всячески стараются загладить свою вину, и это, несмотря на заметную разницу в возрасте, заставляло его смотреть на друзей с грустным чувством превосходства. Интересы, которыми они жили, постепенно становились для него чуждыми. Не отдавая себе в этом отчёта, он всё больше и больше от них отдалялся...

Он даже не захотел пойти с их заводом на встречу челюскинцев, хотя завод возглавлял колонну. Однако желание увидеть прославленных героев заставило его прийти на вокзал задолго до встречи. Стоял хмурый и прохладный день. Рабочие, отогревая дыханием лиловые руки, забивали в дощатую трибуну последние гвозди. Ветер завихрял у их ног кудрявые стружки. Молоденькая девушка в красном платочке неумело ловила стружки тощей метлой и подгребала их к грудам сухих жёлтых листьев, но ветер тут же безжалостно сводил на нет все её старания, вызывая смех сидящих рядом на стремянках парней. Девушка смеялась и сама, смеялись её подруги, подошедшие с пустыми носилками, смеялись красноармейцы музвзвода.

И вдруг Рюрику передалось их весёлое настроение, захотелось погоняться вместе с девчонками за непокорными стружками, забраться к парням на стремянку, ударить в огромный барабан, прислонённый к трибуне. О, до чего была упоительна эта подготовка к торжеству! И ему нестерпимо захотелось передать на картине прелесть суматохи и ожидания, и он распахнул альбом и коченеющими пальцами начал делать набросок. А площадь становилась всё оживлённее и оживлённее и с каждой минутой менялась, заставляя Рюрика перелистывать неоконченный эскиз и начинать новый. Гремел оркестр, гудки паровозов весело врывались в его звуки, шаркали по камням танцующие лары, раздавалась звонкая песня.

Вся площадь заполнилась народом. Она полыхала флагами и транспарантами, и хмурый денёк, и скромная по-осеннему одежда людей только подчёркивали яркость раскинувшейся перед Рюриком картины. Он пожалел, что не пошёл с братом — хотелось, чтобы кто-то радостно бил тебя по плечу, чтобы твои руки с десятком других подбрасывали в воздух визжащую девчонку, хотелось так горланить песню, чтобы соседняя колонна забыла о своей и начала подтягивать тебе. Рюрик сунул альбом за пазуху и нырнул в толпу в надежде отыскать Мишку. Но толпа заколыхалась, все стали вытягиваться на носки, и на трибуне появились челюскинцы и лётчики. Громовое «Ура!» разнеслось над площадью. Рюрик замер, стиснутый людьми, и закричал тоже во всё горло. Девочка в берете повернула к нему своё лицо, и Рюрик прочитал на нём то же счастье, какое испытывал он. Девочка, уцепившись за его локоть, словно они были давнишними друзьями, то и дело озабоченно и восторженно спрашивала: «А который Ляпидевский? А Водопьянов? А Леваневский? А кто этот, который говорит? Доронин? Каманин?» Рюрик, знавший героев по портретам, радостно объяснял ей. А она, схватив его ладонь, посмотрела недоверчиво и тут же звонко рассмеялась:

— Ой, какой ты смешной! Да это же никакой не радист с «Челюскина»! Это из горкома комсомола!

Рука девочки была холодной, и Рюрику хотелось отогреть её, но он не решился пошевелить даже пальцами. Он замер, прислушиваясь к тому, как восторг, который возник у него ещё в предпраздничной суете, разрастается сейчас от этого прикосновения. А девочка, продолжая стискивать его руку, вытягивалась на цыпочки, прижималась к нему плечиком. И только после того как толпа стала рассеиваться, она недоумённо оглянулась на Рюрика, залилась краской и, выдернув руку, независимо поправила берет.

«Какой я гадкий, — упрекнул себя Рюрик. — Надо было давно освободиться от её ладони. Увлеклась встречей, забыла, что держит меня за руку. А я воспользовался этим... Как нехорошо!» И, до слёз смутившись, он бросил на неё виноватый взгляд и начал торопливо выбираться из толпы.

Колонны распались, люди шагали по дороге вразброд, оживлённо переговариваясь, продолжая напевать песни. Медленно идти было невозможно, — Рюрика толкали, наступали на ноги; компания молоденьких работниц, взявшись за руки, окружила его кольцом и, пританцовывая, увлекла за собой. И он снова поддался общему веселью. Вина перед девочкой не показалась ему сейчас такой страшной, и он даже пожалел, что так поспешно ушёл от неё. Как было бы здорово шагать с ней рядом и разговаривать о челюскинцах; можно было бы свернуть в тихую улочку и показать ей сегодняшние наброски.