Чемпионы

— Я, — отозвался Коверзнев, и снова холодок пробежал вдоль его позвоночника; холодок и жар.

— Так Никита же с одной деревни со мной! — воскликнул рабочий. — Вот была фигура, а? Где он сейчас-то? На фронте погиб? Или, может, калека? Вот бы ты описал дальнейшую его автобиографию, а?

— Сам не могу добраться, — развёл руками Коверзнев.

— А ты поищи. Разузнай, понимаешь. Может, он снова славится! Вот здорово бы: при царе ради куска хлеба с быками боролся, понимаешь, а сейчас, может, спортсмен первейший? Это ты, понимаешь, правильно написал: раньше губились таланты, а сейчас — во!.. Приходи к нам на «Спичку»: у нас — ого! — какие есть силачи, гири подымают. Или футбол опять же... Я сам стучу, понимаешь, — парень хохотнул стеснительно.— Ха-ха. Играю, хоть и не мальчишка, потому — физкультура. А при царе? Да мы и мяча-то не видывали...

— Я постараюсь.

— Постарайся, браток, — сказал со вздохом тот. Но тут же насупился, спросил с укором: — А эмигрантом-то ты как оказался, а? Куда полез-то? Не в свою галошу сел? — Лицо его отразило сосредоточенную работу мысли (Коверзнев снова похолодел).— Так ты что, браток, приспособляешься? — спросил подозрительно.— Или вину свою хочешь искупить?

— Скорее, второе, — смущённо улыбнулся Коверзнев, не задумываясь над тем, что своим ответом признаёт за собой вину.

— Ну-ну, — оглядел его строго рабочий и ушёл.

Даже то, что он не назвал его снова на прощание товарищем, не могло омрачить радостного настроения Коверзнева. Он пришёл домой возбуждённый; захлёбываясь, начал рассказывать Нине об эпизоде.

— Нет, ты только пойми, что за человек! Словно он хозяин фабрики! Вот это люди! Да они всю страну перевернут! Я на фронте не мог понять, откуда у них сила. Ведь разутые, голодные, обовшивевшие — победили обученных, вооружённых танками, самолётами врагов! Идея, Нина, идея! У них есть цель, за ними будущее! А за теми, с кем я сижу в этой конторе... Правильно он сказал: понадевали на себя пенсне...

— Смотри, кабы эти, в пенсне, не уволили тебя с работы, — вздохнула Нина. — Ах, Валерьян, Валерьян, никогда-то ты не можешь сдержаться... Как мы будем жить?

— Ерунда! Такие, как этот парень (кажется, его Кузьмой зовут), разгонят их, — отмахнулся Коверзнев. — А жить? Пойми, нельзя жить так, как я жил прежде!

— Но ты же не можешь снова возглавлять чемпионаты, — устало возразила Нина.— С тебя же взяли подписку о невыезде из Вятки.

— Ах, Нина! А книга? Книга воспоминаний? Ты бы послушала, что говорит об этом Кузьма! Я-то уже думал: никому не нужна моя книга, а он толкает — пиши! Полуграмотный парень, давно ли из деревни, а всё понимает лучше моего! Ну и напишу же я её! Всем сердцем покажу, как царский строй губил спорт. Пойми, это так важно — ведь страна стала свободной. Стадионов понастроят для народа, все будут заниматься! Эх, как это своевременно — показать разницу: прежде спорт — удел правящего класса, а сейчас — для каждого! Нина!

Даже равнодушие жены не могло охладить его пыла. Он вышел на крыльцо, глядя на хозяина, собирающего малину, думал возбуждённо: «Да, милый мой, когда ты прочтёшь мою книгу, — поймёшь, какая пропасть разделяет нас. Общее у меня может быть только с такими людьми, как Кузьма, и я всё сделаю, чтобы помочь этим людям строить новую жизнь...»

Теперь ничто не могло вогнать Коверзнева в уныние. Он приходил домой возбуждённый, шумный, каким Нина знала его прежде, и каждый раз сообщал какую-нибудь новость. Через неделю же он прокричал с порога:

— Знаешь! А Кузьма-то оказался прав: сняли нашего начальника! И на его место пришёл демобилизованный, вроде Кузьмы!

В другой раз прямо с лестницы закричал в распахнутую дверь:

— Заждались, потеряли меня? А я был в публичке — представь, мне сказали, что давным-давно был Всероссийский чемпионат! А я-то хандрил — и газет не читал! Никита нашёлся! Первое место занял! Убить меня мало, четвертовать! Где чернила? К чёрту обед — буду писать письмо Никите!

И хотя как-то Нина встретила его известием, что письмо, отправленное на управление госцирков, вернулось обратно, Коверзнев заявил:

— Ничего. Сейчас это не страшно. А ты посмотри, какую газету я принёс! — и, показав жене портрет, объяснил, захлёбываясь:— Это и есть Кузьма! Хорош? А заголовок-то! «Рабочий К. П. Терехов сломил саботажников. План фабрики не сорван. Слава борцу за индустриализацию!»

Только выговорившись, взял письмо. Перечёл его, подумал: «А это и хорошо, что оно вернулось — к чему Никите мои терзания?» Перечитал и со вздохом разорвал на мелкие клочки.

Письмо не получилось ни в этот день, ни в следующий.

Оно не получилось даже после того, когда Коверзнев узнал из газет, что на днях Никита начинает бороться в Харьковском чемпионате. В возбуждении Коверзнев то принимался стругать сучок, то менял местами афиши на стенах; иногда укачивал Рюрика, говорил возбуждённо Нине:

— Ну, теперь Никита загремит на весь мир. Эх, ему бы только хорошего тренера!

Напомнив о Верзилине, пугался, настороженно смотрел на Нину.