Черчилль

В этих новых условиях, которые только-только начали складываться и при которых происходили самые неожиданные трансформации и создавались самые необычные положения, в деятельности Черчилля наступило затишье, длившееся в течение всего 1937 года. Конечно, он знал, что перевооружение идет полным ходом, но та изоляция, в которой он по-прежнему находился, угнетала его. Черчилль вообразил, что на международной арене наступила передышка, и стал во всеуслышание корить себя за глупое паникерство. Правда, он все еще надеялся вернуться к власти, впрочем, напрасно. А пока риск военного конфликта, как ему казалось, готов был сойти на нет, и осенью 1937 года он не единожды в своих письмах и речах неосторожно заявлял: «Думаю, у моих современников есть все шансы избежать сколь-нибудь серьезных военных действий»^{192}.

* * *

Поворотным стал 1938 год, поскольку официальная политика «умиротворения» приняла новый облик. Вначале этот термин означал традиционную дипломатическую позицию, заключавшуюся в том, чтобы разрешать конфликты путем переговоров и компромиссных решений. Однако с приходом Невилла Чемберлена к власти в качестве премьер-министра в июле 1937 года слово «умиротворение» стало обозначать особую стратегию. В условиях кризиса, согласно этой стратегии, ради сохранения мира и по принципу политического реализма (то есть исходя из соотношения сил противников) одна сторона систематически шла на уступки другой стороне с целью избежания вооруженного конфликта.

Черчиллевская концепция расходилась с правительственной концепцией, выработанной и опробованной на собственном опыте британскими лидерами во второй половине тридцатых годов и превратившейся в доктрину и руководство к действию в 1938 году. Хотя, надо заметить, что Черчилль и сам нередко колебался, прежде чем на что-либо решиться. Тем не менее в прагматизме ему не откажешь, а свои тезисы он всегда проверял опытом. После войны Черчилль очень четко объяснил свою теорию «умиротворения» и взаимосвязь стратегии и обстоятельств: «Сама по себе политика умиротворения может быть плохой или хорошей — все зависит от обстоятельств. Политика умиротворения, к которой правительство вынудили слабость и страх, и бесполезна, и разрушительна. Политика умиротворения, которую проводит сознающее свою силу правительство, великодушна и величественна. Возможно, в таком случае это наиболее безопасная политика, и, кто знает, может быть только таким путем можно достичь мира во всем мире?»^{193}

Чемберлен олицетворял собой политику умиротворения. Заняв высочайший государственный пост в Королевстве, он, на свое несчастье, столкнулся с необходимостью выпутываться из целого ряда разразившихся кризисов, более или менее серьезных. И вместо того чтобы посвятить свои труды внутренней политике, в которой он лучше всего разбирался, Чемберлен был вынужден заниматься в основном внешней политикой, в которой он ничегошеньки не смыслил. Это была его ахиллесова пята. Черчилль же, напротив, чувствовал себя совершенно свободно в сфере международных отношений, но гордый и спесивый Невилл не желал этого признавать. Между тем его сводный брат Остин Чемберлен в свое время предупреждал упрямца: «Невилл, опомнись, ведь ты ничего не смыслишь в международных делах!» Конечно, в том, что касалось вопросов внутренней политики, Невилл Чемберлен был признанным экспертом и с завидной ловкостью справлялся с любыми трудностями, но в том, что касалось внешней политики, он судил, рядил и указывал с обычной своей самоуверенностью, но вот ни на знания, ни на интуицию в своих действиях опереться не мог. К тому же Чемберлен доверял советам одного высокопоставленного чиновника, не уступавшего ему в упрямстве, — сэра Горацио Уилсона. Уилсон был видным промышленником, специалистом в своей области и тоже считал, что всегда прав. Неудивительно, что парочка Чемберлен — Уилсон постоянно конфликтовала с министерством иностранных дел. Неудивительно также, что готовность правительства идти на компромисс с Гитлером привела к столкновениям с Черчиллем, не желавшим сдавать своих позиций.