Черчилль

Отныне все изменилось. Грянувшие события подтвердили слова неугомонного пророка. Черчилля никто не слушал, а между тем его пророчества сбывались у всех на глазах. Он был прав, это его противники ошибались, политика «умиротворения», когда-то единодушно приветствуемая обществом, оказалась ловушкой, ошибкой. Люди поняли, что «временный мир» — всего лишь преддверие войны, ведь на польской границе уже готов был разразиться новый кризис. Словом, Черчиллю удалось восстановить свою репутацию. Однако, несмотря на то, что популярность его росла, а в начале лета в прессе развернулась целая кампания, предпринятая с целью вернуть Черчилля в правительство, ничего еще не было решено. Об этом свидетельствовал опрос общественного мнения, проведенный в марте 1939 года. Респондентам был задан вопрос: «Кого бы Вы выбрали премьер-министром, если бы Чемберлен ушел в отставку?» Тридцать восемь процентов опрошенных предпочли Идена и лишь семь процентов — Черчилля, столько же голосов набрал и лорд Галифакс.

Как это ни парадоксально, но у Черчилля на данном этапе все же было два решающих, как потом оказалось, козыря. Ему вдвойне повезло: Уинстону благоволили обстоятельства, ведь следовавшие друг за другом события словно уговорились заставить окружающих признать его правоту. А поскольку Черчилля давным-давно отстранили от власти, то теперь это оказалось ему на руку, ведь на него не пала ответственность за все неудачи, случившиеся за время его отсутствия. Звезда Черчилля вновь засияла для будущих свершений. Вот что он сам написал по поводу этого неожиданного поворота судьбы: «Над моей головой парил невидимый ангел, укрывавший меня своими крылами»^{195}.

Глава пятая АДМИРАЛТЕЙСТВО 1939–1940

«Уинстон вернулся»

«Война — это ужасно, но рабство — еще хуже», — говорил Черчилль в начале 1939 года^{196}. Как только Соединенное Королевство объявило войну Германии в одиннадцать часов утра 3 сентября 1939 года, он, обращаясь к парламенту, сразу же заговорил об идеологической подоплеке этой войны. Для него смысл происходящего был очевиден: свободным народам Европы предстоит беспощадная борьба за человеческое достоинство. «Мы сражаемся, — объяснял он, — вовсе не за Данциг и не за Польшу. Мы сражаемся, чтобы спасти целый мир от фашистской тирании — этой чумы — и чтобы защитить все самое святое, что есть у человека»^{197}.

В тот же день Чемберлен, убедившись, что вернуть Черчилля в правительство необходимо, предложил ему пост первого лорда адмиралтейства, а также право голоса в военном совете. И вот наш мятежник вновь в здании адмиралтейства, на том же посту, с которого он, униженный и опороченный, ушел в мае 1915 года. И сразу же, как гласит легенда, на все корабли и на все базы британского военно-морского флота, разбросанные по всему земному шару, был послан сигнал — всего два слова: «Уинстон вернулся». Предание об этом триумфальном послании получило такое распространение, что о нем стали упоминать во всех биографиях, научных сочинениях, учебниках, альбомах. Бесспорно, история очень красивая («если это и не правда, то придумано отменно»), но надо признать, что это всего лишь легенда. Официальный биограф Черчилля Мартин Гилберт просмотрел все доступные архивы, но нигде не нашел упоминания о пресловутом сигнале^{198}. А вот в чем сомневаться не приходится, так это в том, что известие о назначении Черчилля первым лордом было с радостью принято флотом. Теперь все было иначе, чем в 1914–1915 годах, — теперь военные моряки верили Черчиллю.

Первый лорд, по своему обыкновению, едва обосновавшись в адмиралтействе, сразу же развернул бурную деятельность. Он вдохнул в свое ведомство новую жизнь, разбудил дремавшую в нем энергию, установил хорошие отношения с первым морским лордом адмиралом Дидли Паундом и с руководителями различных служб. Историки давно пытаются выяснить, остался ли Черчилль таким же властным и по-прежнему ли вмешивался в ход военных операций, как и во время Первой мировой войны. В связи с этим острая полемика разгорелась между американским историком Артуром Мардером, видным специалистом по истории британского флота, и капитаном корабля Стивеном Роскиллом, официальным историком британского флота. Мардер утверждал, что, несмотря на свою активность, Черчилль не посягал на полномочия штаба и отдельных служб военно-морского флота. Роскилл же, напротив, уверял, что и адмиралтейский корпус, в частности, Паунд, и капитаны кораблей неоднократно получали неуместные приказы от самонадеянного первого лорда. По правде говоря, Черчилль, по-видимому, извлек урок из прошлых неудач и теперь старался сдерживать неуемное желание всюду совать свой нос. Он, насколько это позволял его темперамент, умерил пыл и уже не так часто вмешивался в дела подчиненных.