Как и было договорено, наличие соглашения хранилось в тайне. О нем не упомянули в совместном коммюнике, выпущенном в конце конференции. Никто из трех его авторов не обмолвился о нем в публичных отчетах о конференции. Эта секретность преследовала несколько целей. Она гарантировала Советскому Союзу военную безопасность, откладывала любую возможную реакцию китайского правительства или китайских коммунистов на соглашение и предотвращала активные дебаты в Соединенных Штатах. которые ослабили бы единство союзников. Но именно эта секретность придавала соглашению зловещий оттенок, что стало одной из причин появления бурного интереса и преувеличения его важности в публичных спорах.
В конечном счете, его главным итогом вполне могло оказаться следующее – скорее Япония потеряет свою империю и положение на Азиатском континенте, чем Советский Союз откажется от своих притязаний.
Но сомнения и споры начались позже. Авторы договора расстались в Ялте с чувством, что соглашением о действиях в северной части Тихого океана они вовлекли в свою коалицию еще одного члена и расчистили дорогу Китаю, чтобы он мог свободно войти в нее.
Временного соглашения достигли и по Корее. В Каирской декларации американское, британское и китайское правительства обнародовали решение, что «…в свое время Корея станет свободной и независимой». В той же беседе 8 февраля Рузвельт поднял вопрос о практическом осуществлении этого вопроса. Он спросил мнение Сталина об опеке над Кореей, осуществляемой советскими, американскими и китайскими представителями, и предложил при необходимости сохранять ее в течение двадцати или тридцати лет с целью подготовки страны к самоуправлению. Сталин сказал, что чем короче будет этот период, тем лучше. Он поинтересовался, предполагается ли размещение в Корее каких-нибудь иностранных войск. Президент ответил отрицательно, и Сталин выразил одобрение. Тогда президент сказал, что не считает таким уж важным приглашать британцев к участию в опеке над Кореей, но боится их обиды, если их оставить в стороне. Сталин согласился с этим и добавил: «Фактически премьер-министр может нас убить».
Это совпадение идей по Корее не отражено в секретном соглашении или как-то иначе. Никто даже не задумался, согласится ли корейский народ на опеку вместо того, чтобы требовать немедленной независимости.
По контрасту со своим дерзким желанием разрешить оставшиеся территориальные вопросы на Дальнем Востоке, президент в Ялте осторожно избегал ответственности за решение польского вопроса. Эта проблема мучила Черчилля, тревожила Рузвельта и провоцировала Сталина.
Надежда, с которой премьер-министр уехал из Москвы в октябре, оказалась совершенно тщетной. Расхождение между двумя группами стало еще шире. Люблинская группа относилась к правительству в изгнании (по-прежнему признаваемому Соединенными Штатами и Великобританией) враждебно и пренебрежительно. Советское правительство обвиняло лидеров польского подполья, руководимых из Лондона, в саботаже и убийстве и арестовывало его членов. Командиры Красной армии в Польше и их местные польские друзья отказались позволить британцам и американцам направить в страну наблюдателей или офицеров связи. Поляки, рассеянные по всему миру, боялись возвращаться или получали отказ во въезде.
Миколайчик, вернувшись из Москвы, тотчас же посоветовался со своими коллегами в Лондоне, принимать или не принимать условия, предложенные Сталиным. Прежде чем принять решение, он снова попытался определить, как далеко зайдет поддержка британского и американского правительств. Он обратился к Черчиллю с серией вопросов:
1. Поддержит ли британское правительство предложенное расширение польских границ на западе, если американское правительство с этим не согласится?
2. Одобрит ли оно расширение границы Польши до Одера, включая Штеттин?
3. Гарантирует ли оно границы и независимость новой Польши?
2 ноября британское правительство ответило, что оно будет поддерживать расширение польских границ на западе и считает, что польское правительство имеет право продлить свою территорию до Одера. Оно охотно даст необходимые гарантии, но только совместно с Советским Союзом.
В личном письме и через своего посла в Вашингтоне Миколайчик добивался от Рузвельта ответов на эти вопросы, умоляя его вступиться перед Сталиным за Львов и нефтяные промыслы. Государственный департамент побуждал президента высказаться от имени американского правительства по обсуждаемым вопросам. Договорились, что Гарриман, которому предстояло возвращаться из Вашингтона в Москву через Лондон, передаст Миколайчику письмо, в котором будет обрисована позиция американского правительства, и в то же время скажет, что если он хочет, то он (Гарриман) по возвращении в Москву объяснит Сталину, почему президент считает, что Львов следует оставить Польше. Тут уместно привести высказывание Хэлла, что политика Рузвельта заключалась в том, чтобы «…не класть Соединенные Штаты на постель из крапивы».