Черчилль: в кругу друзей и врагов

Все это будет потом, а пока летом 1929 года после отставки Черчилль отправился в трехмесячное путешествие по США для налаживания деловых отношений с издателями и бизнесменами Нового Света. Среди прочего он посетил место, где делаются новости и создаются развлечения, оказавшись в самом центре медиа-империи Рандольфа Уильяма Хёрста (1863–1951), владевшего множеством изданий, в том числе New York American, New York Evening Journal, Boston American, Boston Advertiser, Chicago Herald and Examiner, Chicago American, San Francisco Examiner и Los Angeles Examiner.

Вначале Хёрст произвел на Черчилля благоприятное впечатление: «Он мне нравится. Он очень серьезный, уверенный публичный человек, опытный политик с широкими демократическими и пацифистскими убеждениями»[121]. В процессе общения мнение о Хёрсте стало корректироваться. Оно не изменило знак, но в нем добавилась глубина и появились новые детали. Черчилль назвал Хёрста «мрачным, простым ребенком», человеком с «отвратительным характером, играющимся с очень дорогими игрушками». Его огромный доход сопровождается «огромными тратами», большая часть которых идет на строительство дома и «не слишком избирательную покупку произведений искусств». Внешне Хёрст напоминает «квакера или мормона». Испытывая «безразличие к общественному мнению», он придерживается «либеральных и демократических взглядов».

Супруге Черчилль признавался, что Хёрст встретил его с «восточным гостеприимством и чрезвычайной личной вежливостью»[122]. Медиамагнат устроил для британского политика экскурсию по Голливуду. Вместе с кинопродюсером Луисом Бартом Майером (1885–1957) они посетили студии Metro-Goldwyn-Mayer. В честь именитых гостей был организован ланч, в котором приняли участие свыше двухсот представителей киноиндустрии. После ланча были сделаны памятные фотографии, британского гостя пригласили понаблюдать за съемками одного из фильмов[123]. Также Черчилль принял участие в рыбалке неподалеку от острова Каталина, поймав всего за двадцать минут рыбу-меч весом восемьдесят пять килограммов. По словам бывалых рыбаков, у других на подобный улов уходили недели, а иногда и месяцы[124].

После посещения студий Голливуда политик отправился на виллу любовницы Хёрста Мэрион Дэвис (1897–1961). В его честь был устроен званый прием, на который был приглашен Чарльз Спенсер Чаплин (1889–1977). Он показал несколько пантомим, изобразив Сару Бернар, Наполеона, Генри Ирвинга и Джона Бэрримора в роли Гамлета. «Он великолепен и очаровал всех», – отметил в дневнике сын Черчилля Рандольф (1911–1968), сопровождавший отца в этом путешествии[125].

Чаплин и в самом деле очаровал всех, в том числе Черчилля, хотя тот и старался не подавать виду. Он стоял в стороне, своей позой с убранной в жилет кистью руки, напоминая Наполеона. Возникало ощущение, что всеобщее веселье оставило его равнодушным. Чтобы как-то его развлечь, Хёрст подвел к Черчиллю любимца публики. Кто бы мог подумать, что между известным актером и не менее известным политиком завяжется оживленная беседа, продлившаяся до трех часов ночи! Правда, сначала она не складывалась, но все волшебным образом переменилось, когда Чаплин заговорил о новом лейбористском правительстве, сменившем пятилетнее правление тори.

– Я не понимаю одного, – сказал актер, – почему приход социалистов к власти не изменил статуса короля?

Черчилль взглянул на своего собеседника и с легкой усмешкой произнес:

– Иначе и быть не могло.

– Мне казалось, что социалисты против монархии. Черчилль засмеялся:

– Если бы вы были в Англии, мы бы отрубили вам голову за такие слова![126]

«Мы стали большими друзьями с Чарли Чаплином, – писал Черчилль супруге. – Ты не сможешь его не полюбить. Мальчики им восхищены. Он удивительный комический актер – симпатизирует большевикам в политике, зато восхитительный собеседник»[127].

Восхищенный тем, как Чаплин изображал Наполеона, политик предложил ему сыграть молодого Бонапарта – при условии, что он, Черчилль, лично напишет сценарий для фильма[128]. «Я большой почитатель Наполеона, – признался он. – Я слышал, вы собираетесь ставить о нем картину, – непременно сделайте. Подумайте, какие тут комедийные возможности: скажем, Наполеон принимает ванну, а к нему врывается его брат в шитом золотом мундире – он хочет, чтобы Наполеон смутился и уступил ему в каких-то вопросах. Но Наполеон и не думает смущаться, он нарочно поскользнется в ванне, обдаст мыльной водой парадный мундир брата и велит ему убираться вон. И тот с позором удалится. Замечательный комедийный эпизод!»[129]. Чаплин ответит согласием, но этому проекту так и не суждено будет осуществиться.