Чердаклы

На чердаке в самых нелепых позах валяются подростки, на насестах застыли голуби. В воздухе зависли белые кляксы. Он видит доктора Некрозова, вытянувшегося на карауле у своей бочки с черпаком и трубкой в руках – видимо, внезапная заморозка настигла его во время вербовки свежего хлама. Зина видит на столе совершенно белую, почти прозрачную змею. И рядом паренька, сливающего в банку целлюлозные опивки. Давыдову хочется взять Некрозова за шкирку, вытащить на крышу и шандарахнуть его оттуда, чтобы он потом, когда все вернется в норму, ударился внизу об асфальт и расшибся в лепешку. И чтобы потом, когда все окончательно очнутся, к нему вниз сбежали дети, окружили окровавленный труп и сказали: ой-лядь! – в хлам!

Но он не делает этого. Не решается. Он идет дальше. Осиное гнездо все на том же месте, но ос не видно, как, впрочем, и летучих мышей. Он находит других целлюлозников, застывших в движении, в каких-то нелепых позах. Подходит ближе и видит того храброго ушастого мальчика, оравшего на толстяка. Мальчик привязан электропроводом к балке. Над ним стоит Жеребец в тюбетейке, держит за хвост светло-пегую крысу – прямо над лицом ушастика. В глазах мальчика застыл ужас. А все эти – Чувырла, Муми, Гегемон – радостно вопят и размахивают руками. Один из них расстегивает штаны, явно собираясь помочиться на ушастика. А мальчик-то голый! И толстяк сменил тюбетейку. Учпедгиза не видно. Те ли это мальчики или уже другие?..

Глубокая заморозка настигла их в самый пиковый момент, думает Зиновий, хламу гарантирована вечность. Он разматывает провод, освобождает ушастика, осторожно берет его на руки и относит к выходу. Отсюда ты успеешь смыться, шепчет он.

Спускаясь с чердака, он почему-то вспоминает Тимура Мосолапова. Вот кого он точно сбросил бы с крыши. Но местопребывания Тимура он не знает, да и вряд ли он смог бы затащить сюда стопятидесятикилограммовую тушу.

Зачем ты туда полез, спрашивает он себя, хотел нюхнуть?.. Он слегка подтрунивает над собой, но после чердака чувствует себя свободнее, бодрее и как-то увереннее, что ли. Зиновий садится на велосипед и едет из города. До Кемп-Дэвида он не доберется. А вот до Волжского Утеса… Они все еще там!

Мне дана возможность переделать этот мир. Сделать его счастливым. Я обладаю могуществом! Сверхъестественными способностями! Если все это будет продолжаться долго, бесконечно долго. Ну, скажем, не бесконечно, а как раз столько, чтобы обойти весь земной шар, дойти до каждого человека и оставить ему такое послание, чтобы он понял, когда очнется. И в первую очередь правителям, масонам мира сего. Что они должны понять? Ты сам-то понимаешь? Ты не бессмертен – надо будет сказать каждому из них. И это все? Они и так знают.

На металлической балке виадука хорошо различима свежая надпись, размашисто, белой краской: Гриша, kiss me. В абсолютной, невыносимой, давящей тишине, когда не слышно ничего, кроме собственного хриплого дыхания и трескучего шипения велосипедных шин, он различает что-то похожее на шелест листьев и глухие удары о землю – будто кто-то огромной деревянной киянкой вколачивает чурки в лесную тропу. Тяжелые редкие шаги. Неужели все снова двинулось? Нет, ничего не двинулось – все так же застывшие намертво стоят деревья, не слышно птичьих голосов, да и в небе не чувствуется ни малейшего движения. И все-таки… Где-то в далекой глубине между соснами колышется серая субстанция, будто бесплотное чудовище бредет в ту же сторону, что и он… исполин… тамагочи… будда татхагата… просто прохожий…

Из-за леса, из-за гор едет дедушка Егор… Он пытается себя подбодрить, но это у него плохо получается. Пустота жутковата… вот и видится черт знает что… Он и в обычной ситуации испытывает одиночество, но никогда до сих пор не подозревал, что такое настоящее одиночество. Надо об этом написать, думает он, обязательно написать. Но получится ли у него? Ведь то, что происходит, настолько чудовищно, что удержаться выше его сил. Но и выразить происходящее словами тоже ему не по силам. Слов таких у него нет…