Чердаклы

Вскакиваю и почти бегом кидаюсь туда, где, по моим расчетам, должен быть выход. Спотыкаюсь о банки, дырявые ведра, мешки с известкой. Меня неотступно сопровождает злобное шипение и потрескивание. Надо завязывать с алкоголем, мерещится уже черт знает что. Где же мой генерал, почему он бросил меня в самую неподходящую минуту? Если я оказалась здесь, то, полагаю, не без его участия. Он просто не мог оставить меня одну. Останавливаюсь, прислушиваюсь. Но ничего не слышу, кроме хлопанья голубиных крыльев, отдающегося в глубине чердака глухим эхом. Пацанов тоже не слышно. Судя по всему, у них сегодня субботник – отправились на заготовку компонентов.

Да, попала. А с чего все началось? С утра накануне я была у Сенотрусова. Он предложил халтурку. Будешь стоять у проходной химзавода в конце смены и опрашивать рабочих, говорит. Рабочий в конце смены злой как черт и думает только о выпивке, говорю я. Хотя сама в этот момент думаю о том же. Хочется плюнуть и уйти, до чего же поганая рожа у этого Сенотрусова, как только Давыдов с ним работает. Кудри, лысина, монгольская складка у глаз. Погоди, говорит Сенотрусов, все просто – о выпивке первый вопрос и задашь. Что пьете, все такое, импортное или отечественное, заодно составим рейтинг алкогольных предпочтений. Хотя, конечно, это неважно. Спросишь потом о коммуняках голожопых – не хотите ли возврата старой системы. Ну, а затем основной вопрос – за кого будете голосовать? Нас не интересует в данном случае «Национальная Святая Рать». Насрать! Надо, чтобы профсоюз госслужащих выглядел прочно. Понимаешь? Какой-то процент получил. Неделя осталась до выборов. Самокатчики наши настроены по-боевому, всех порвут в клочья.

И сует мне опросный лист. Пробежала и говорю: а вот тут что-то про электронную диспансеризацию. Нет, нет, этого не надо, машет он руками, это потом, это я сам.

Итак, надо отправляться на химзавод. Хотя вряд ли Сенотрусов именно этого от меня ждет. Там уже почти никто не работает. В цехах вырос чахлый кустарник, и трубы покрылись мхом, на закатанных свалках вчерашние аппаратчики собирают грибы. Неужели Сенотрусов этого не знает? Беру у него аванс и отправляюсь в Пивницу 18+. Сначала тоскливо пью в одиночестве, потом начинаю приставать к посетителям: будете голосовать или вам насрать? В зависимости от ответа задаю следующий вопрос: верите ли вы в пришельцев и что вам известно о Корпорации?

– Какая корпорация, дура ты пьяная.

– А что за дерьмо вы пьете?

На мне мужская рубашка с закатанными рукавами, что вряд ли способствует исполнению миссии. Под потолком на огромных простынях весь вечер испанцы рубятся с немцами, а в перерыве появляется рожа Бута. Звук при его появлении пропадает. Я впадаю в прострацию, не двигаюсь, смотрю на эту рожу и думаю. Где-то там, в московских подземельях, сидит гигантский монстр и высасывает из людей энергию. Он не спит, как Ктулху. Он всегда на посту. Он раскинул щупальцы-присоски от Кенигсберга до Анадыря, он превратил людей в скотину, сырье, в удобрения, в кормовые единицы. Иногда мне хочется разорвать Бута в клочья. А иногда мне бывает его жалко. Таким несчастным он выглядит на экране. Я думаю, у него жена стерва. Он несчастен с ней. И это многое объясняет. А все окружение его обманывает. Ворует. Но отвечать придется ему!

Внутри меня постоянно идет противоборство – хочется разносить все к чертовой матери, метать бомбы, строить баррикады, жечь офисы, хочется костров, горящих прямо на асфальте, и одновременно хочется спасать тех, в кого летят эти бомбы, кто прячется в офисных шкафах или вынужден штурмовать баррикады. Они такие глупые, беззащитные, так страшатся потерять свои грядки под Москвой.

В процессе моих мучительных размышлений является человек в шикарном обмундировании. Сюртук с фалдами, сзади скрепленными блестящими пуговицами, золотое шитье в виде дубовых листьев, эполеты, обрамленные витыми жгутами, голубая лента через плечо, рейтузы, высокие сапоги из мягкой кожи. Что-то он мне говорит – я не сразу въезжаю. Вчера только с боевого дежурства, говорит, Темрюк, говорит, знаете, где это? Друзья-однополчане, говорит, поехали… Куда, спрашиваю, в Темрюк? Нет, говорит, в баню. В словах этого вояки мне слышится какой-то незнакомый акцент, кажется, китайский, но на китайца он совсем не похож. Может, уйгур?

Тут новости кончаются, Бут исчезает, а футбол я не перевариваю. Поехали, говорю.