Чердаклы

Птицы, сидящие на перекладине, гладкие и упитанные, бьют крыльями, взлетают, пикируют вниз, к ногам его королевского величества Михаила Павлова. Гули, гули, воркует Миша. В его глазах блеск умиления. Он выпрямляется, поднимает вверх руку. В лучах королевского обожания птицы, предназначенные для поедания, обретают невиданную стать, они меняются прямо на глазах, восторженно воркуют в ответ. Воркование переходит в разноголосицу, сдержанное покашливание, густой баритон знающих себе цену персон и даже какое-то неприличное гиканье. Раздувающиеся от важности птицы дергают головами, осматривают себя и соседей, ревниво оценивают яркие ленты, ордена, аксельбанты. Это уже не голуби. Стая статных генералов взбивает крыльями пыль. Здесь все разновидности свитских чинов. Полный комплект генералов. Генерал-фельдмаршал, генерал-фельдцейхмейстер, генерал-аншеф, генерал-вагенмейстер, генерал-аудитор и даже один генералиссимус. Шарфы, горжеты, протазаны, галуны, золотое шитье в виде гирлянд из дубовых и лавровых листьев. Миша опускает руку, смотрит на подданных добродушным, отцовским взглядом и разворачивается, чтобы покинуть чердак. Бренча аксельбантами и шпорами, генералы свиты спешат за ним, но по пути начинают проседать в пыль, уменьшаться, растворяться и вновь превращаться в чердачных голубей… лубей… убей… бей…

Гучков просит нас поторопиться, доносится до ушей Фридриха голос Миши, надо поговорить, после ужина пойдем погуляем на воздухе. Фридрих вздрагивает, испуганно подскакивает и застывает с поднятой ногой… Сон его несколько озадачивает. Никогда ничего подобного он не видел, и большинство деталей этого сна ему явилось впервые; вагенмейстер, усмехается он растерянно, протазаны; надо же, слов таких ни разу не слышал…

Тут такие места, мечтательно продолжает Павлов, идеальная площадка для велосипеда и лыж. Мне кажется, осторожно произносит Рюриков, ты подготовил идеальную площадку для вторжения. Ты думаешь? – Павлов переворачивается на полке, машет рукой на Марту, а, когда она уходит, приподнимается и начинает заматываться в простыню.

Однажды, говорит он, нашаривая в контейнере бутылку кока-колы, – тебя тогда не было с нами – мы гуляли по осеннему Хельсинки, и он сказал: наша система настолько устойчива, что даже такая бестолочь, как выживший из ума генсек, не может ее испоганить. Я тогда подумал: ну все – Гучков спалился, такое ему не спишут; даже мучился сомнениями в пути: сообщать об этом или все-таки подождать. Как ты знаешь, в соответствии с нашим кодексом чести… Ну, в общем, буквально в тот же день, как только мы приехали из Финляндии, на нас свалилась новость: генсек скончался. Гучков тогда нас на вшивость диагностировал. И систему заодно.

Да, точно, кивает Рюриков, но система все-таки развалилась.

С чего ты взял? Система осталась незыблемой!

Ну да, ну да… Я иду в бассейн. Ты идешь?.. Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь…

Глава VII. 14 июля т.г

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова с начесом:

В подмосковном Волоколамске состоялся съезд Либерально-СанТехнической партии России 16+. Главный либеральный сантехник Аркадий Гуняга призвал очистить Центральную Россию от лузеров и тунеядцев. Явившимся добровольно – бесплатный проезд до Чегдомына!..

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

Тата Кататония

…очнулась и с удивлением обнаружила, что нахожусь на чердаке собственного дома. Лежу на куче макулатуры. Богатая куча. Пожалуй, заслуживает того, чтобы покопаться в ней без спешки. Газетные подшивки вперемешку с бумажными мешками, набитыми перфокартами, мотками шпагата и рулонами дырявых обоев. Пачки черно-белых фотографий. Учебники и романы. История и литература, ботаника и астрофизика. Сборники выступлений на научных конгрессах, нотные записи, чьи-то молитвы и признания в любви, проклятия и последние прости; проекты, чертежи, лунный атлас, Сакко и Ванцетти, игральные карты, бумажные деликатесы и бумажные войны…

Над головой что-то шевелится. Слышу злобное шипение и хруст, будто какая-то хищная тварь обгладывает косточки. И вдруг передо мной появляется черная рожа, похожая на бульдожью… горящие злобой глаза… смрадное дыхание… прозрачные уши… зубы, как иглы… В испуге отшатываюсь и зажмуриваюсь. Когда снова открываю глаза, головы уже нет.