Черепаха Тарази

«Как мне, молодому и сильному, показаться теперь перед старостой и Майрой таким немощным, беспомощным, иигущим сочувствия? — грустил Бессаз. Не исказит ли это в их сознании мой образ? Человека, так смело проведшего трудное, почти неразрешимое дело?»

— А то, что расследование мною уже закончено блестяще, в этом я не сомневался, — сказала черепаха. — Оставалось лишь узнать о хитром старосте. А о своей болезни я решил рассказать ему после нашей откровенной беседы. Так сказать, с обоюдного согласия сторон… Раненый, я еще больше поднимусь в их глазах как человек пострадавший, выполняя свой долг…

Но, боясь, как бы ему не стало еще хуже, Бессаз решил позвать старосту, чтобы рассказать ему о своем последнем восхождении на холм.

Как всегда бродивший где-то за его дверью, старик тут же явился на зов Бессаза и, сделав полушутовской реверанс, объявил:

— Прошу на ужин… в теплом семейном кругу.

— Уже? — Бессаз от неожиданности досадливо поморщился, но не от боли — староста перебил ход его мыслей.

— Нас ждет тушеная баранина… с таким ароматом… словом — эмирское блюдо, — не сказал, а пропел старик и беспечно и дурашливо, в унисон своему наигранному настроению, послал в сторону кузни воздушный поцелуй, видимо предназначенный искусной поварихе Майре.

Бессаз не сдержался, и вдруг захохотал, и чуть не свалился на кровать, где снова, уже на глазах изумленного старика, проделал бы невольно движения в позе черепахи.

«Потеха, — думал он в ужасе, — старик со своими дурацкими выходками и я, готовый ерзать по кровати, как черепаха…» И его снова пробрал нервный смех.

— Мужчины, стол накрыт! — услышали они голос Майры и оба застыли в нелепых позах напуганных шутов.

Первым опомнился развеселившийся старик и стал толкать Бессаза в сторону двери, а Бессаз в страхе вертелся и так и сяк, как бы тот не задел его больную спину.

Бессаз сел за стол, но продолжал улыбаться и подмигивать Майре, чтобы поддержать веселье ее отца.

— Ну, довольно, папа, — с укором глянула Майра на отца, и тот кашлянул, сел и стал серьезным.

— Славно же мы побаловались, — заключил он.

Бессаз принялся за еду, но староста все не мог прийти в себя после столь неожиданного веселья. То ли оправдываясь, то ли сожалея, старик добавил:

— Ко мне часто теперь возвращается детство. И я думаю: не прощание ли это?..

— Да полно! — сказал Бессаз ничего не значащую фразу. Старик, грустный, наклонился, но не ел, а ковырялся в тарелке. Майра сидела рядом с Бессазом и поглядывала на него — ласково, хотя и с укором. В последние дни они почти не виделись, и сейчас, за вкусным ужином, несмотря на недомогание, Бессаз решил быть к ней внимательным. Ему не терпелось поделиться своими наблюдениями на холме, но, чтобы не отягощать обстановку такого дружеского вечера серьезной беседой, Бессаз решил начать как бы между прочим, делая вид, что сказал просто для поддержания разговора…

— Видите ли, — пробормотал Бессаз, разрезая ломтиками баранину, — наши наблюдения насчет его тростинки оказались верными. Представляю, что бы делал сейчас этот человек, окажись он за нашим столом?! Он набил бы свою трубку гашишем и предложил бы покурить с ним за компанию, уверяя, что это еще более обострит ощущение от вкусного ужина. Мы, есте-, ственно, отказались бы, но он по-хамски тыкал бы нам под нос свою трубку, г упрашивал, хохотал, ведя себя отвратительно. — Поймав на себе удивленный взгляд Майры, Бессаз пояснил: — Я говорю, Майра, о прикованном…

— Да, это был бы не очень желанный сотрапезник, — согласился староста и умолк, чтобы пожевать, шамкая, мясо.

— Гашиш? — переспросила Майра наивным тоном. — Я слышала об этом, но никогда не пробовала…

Старик ласково погладил ее руку и снова глянул на Бессаза, готовый его слушать.

— Гашиш, Майра, курят безнравственные люди, преступники и самоубийцы. Стараются заглушить вину, которая терзает их. Другие и вовсе не могут сами разобраться… Боятся жизни и хотят забыться… Впрочем, — сверкнул глазами Бессаз, — я не был бы против, окажись этот злостный курильщик сейчас в нашей компании. Вы бы увидели, как он юлит, хитрит, чтобы увильнуть от моих вопросов. Но я прижал бы его к стене фактами. Я, спросил бы: почему ты нес в своей трубке огонь и куда нес? Не надо быть очень умным человеком, чтобы догадаться спрятать внутри тростинки и каменную трубку. И вот я вижу, как господин этот идет, прекрасно одетый, не-;, много беспечный, как любовник, идет не прячась, не украдкой, а свободно, и вертит в руке, как клоун, свою тростинку вправо-влево, как будто она пуста, и насвистывает. Увидев стражу, он сразу же притворяется прихрамываю-, щим, чтобы опереться на свою тростинку, а там горит огонь. Куда и зачем? — воскликнул Бессаз, но тут же сморщился и сел, ибо почувствовал, как крадется внутри его боль.