Черепаха Тарази

Чтобы не была заметна гримаса на его лице, Бессаз наклонился над тарелкой и поспешно проглотил кусок мяса. Пытаясь улыбнуться, он хотел дать понять, что ничего не случилось, а сам вдруг подумал, что у него, больного, есть что-то общее с прикованным, ибо оба наказаны страданием, хотя: курильщик — большим, Бессаз — меньшим. И поэтому нехорошо говорить о нем так мерзко. Пусть лучше старик рассуждает о нем, тем более что человек он заинтересованный…

Перетерпев еще одну пробежку боли, Бессаз поднял голову и посмот-; рел на спокойно сидящего старосту.

— Так куда он, по-вашему, нес огонь? — спросил он старика.

— Мне кажется… — пробормотал староста, но не стал продолжать, лишь пожал плечами, как бы говоря, что он не вправе вести Бессаза по следам своих умозаключений.

Чуть было не разозлила Бессаза вся эта игра, и хотел он крикнуть: «Я несу всякий вздор о прикованном — и все для того, чтобы вы наконец при-, знались, чего вы от меня хотите!» Но сдержал гнев и вежливо продолжил дурацкую игру:

— Не кажется ли вам, что, шагая так беспечно и играя тростинкой, он; нес огонь, чтобы поджечь? Дом, склад, тюки с шерстью, наконец…;.

— Верно, иначе они не стали бы его приковывать, — тихо сказал староста и робко кашлянул при этом, давая понять, что не настаивает на своей версии и готов в любую минуту отказаться от нее.

— А может, наоборот: он шел, чтобы согреть окоченевшего, разжечь костер в доме больного? Или обогреть руки своим детям? Маленькие, такие беспомощные детские руки… — сказал Бессаз, чтобы придать своим умозаключениям остроту и сложность.

— Право, я не знаю, — хотел было снова уйти от прямого разговора староста, но Бессаз подбадривающе кивнул ему, чтобы старик не уклонялся.

— Если для благородных целей, то непонятно, почему он прятал огонь? как бы размышлял вслух староста. — Огонь от бога. Бог дал огонь, чтобы каждый, кто не согрет, голоден, мог взять его — согреться и насытиться. Но если вы прячете то, что не должно быть спрятано, что другие несут открыто, — не есть ли тут злой умысел? Простите, — спохватился старик, — может, я говорю бред?

— Нет, вполне здраво. А не думаете ли вы, что ему за долги или, скажем, за провинность не разрешено было пользоваться огнем? Поймите, я говорю это, учитывая законы другой страны, ведь прикованный — чужестранец. И наверное, есть такие страны, где суд может запретить свободно пользоваться огнем. А у прикованного, скажем, больные дети, и вот ради них он и решился на такой отчаянный поступок…

— Вы уверены, что он — чужестранец? — удивленно спросил старик и быстро нахмурился. И сказал довольно резко: — Все равно, он совершил преступление, нарушив запрет мужа. Да и откуда вы взяли, что у него были больные дети? — спросил староста, — А если, как вы говорите, долги… вместо того чтобы покрыть их, он пошел на воровство. Это и достойно высшего наказания! — Голос старика был суров и бесстрастен, Бессаз опустил голову, улыбнулся — наконец-то старик понял, чего от него хотят, и перестал притворяться.

— Но не такого сурового, правда? — задал вопрос Бессаз.

— И в мирском суде, и перед божьим он заслуживает суровой кары, смахнул пот с лица староста. — Если еще учесть, что он много лет курил гашиш… Люди приковали его после своего суда, а орел — это божье наказанье. Птица, падкая на всякую дрянь, переваривает и яд. Печень его была отравлена гашишем и источала яд — это вы сами видели…

— Да, гашиш, — повторил Бессаз. — А я-то думал, почему орел все кружил над холмом?.. Птицу эту действительно привлекает всякая гниль…

— Я не понимал, — сказала черепаха, — почему староста так суров к прикованному. Ведь обычно священники стараются смягчить вину человека, ссыпаясь на божье милосердие, прощение и прочее. Но когда я узнал, что судит он не просто преступника, а мушрика, все стало ясно. Но об этом после, господа! — воскликнула она, поглаживая хвост…

И мы, читатель, будем терпеливы и дослушаем, что сказал Бессаз за столом. А сказал он, вставая и поглаживая ус, следующее:

— Итак, нами доказана виновность прикованного, человека безнравственного, злостного курильщика гашиша, который пытался совершить или уже совершил поджог, украв огонь. И по законам своей страны он был прикован к скале вместе с трубкой, которая для нас была важной уликой! Я так и доложу в городе… А теперь, пользуясь вашим гостеприимством, я останусь здесь еще на несколько дней, чтобы отдохнуть… А может быть, и поохотиться на тигров…

— Чудесно! — в один голос воскликнули отец и дочь, и Бессаз пожал протянутые к нему руки и поспешно сел, чтобы справиться с накатывающейся болью.

Слабым жестом попросил он Майру положить ему в тарелку еще баранины.

А староста все сопел над своей тарелкой, все вздыхал, ерзал и покашливал.

— Вижу, вы простудились после прогулки на холм, — сочувственно сказал ему Бессаз.

— Кажется, да, — мрачно ответил старик. Затем подвинулся к Бессазу, но тот, боясь, что боль скрутит его, сделал невольный жест, как бы прося не касаться его плечом.