Черепаха Тарази

Сейчас я по-юношески беззаботен, мне восемнадцать лет, и я часто делю с мечетью «Намазгох», которая стоит за городской крепостью, одиночество.

Главный вход обращен к югу, а два входа поменьше — к западу и востоку, задняя стена — вся зеленая от вьющихся растений. Они тянутся к куполу, всегда влажному и теплому. Я люблю лежать долго, прижавшись к боку купола, и слушать гул, что идет изнутри мечети, — это гуляют сквозняки, обегая темные углы и дыша паром на стены, разрисованные голубым и перламутровым, и стоит такой гул, будто мечеть медная. Вот еще одно ее загадочное свойство казаться медной. Я уже ощущал в ней мягкость глины в дождливый день, а в солнечный — она казалась выточенной из дерева — дымилась издалека и трещала.

«Намазгох» стоит на возвышенности, чуть приподнявшись над поляной, сплошь покрытой солью, и как бы боясь поцарапаться о колючие кусты, что растут рядом. Чуть поодаль тянется потонувшая в пыли дорога, почти всегда безлюдная, выглянув из городских ворот и уменьшившись, дорога робко идет вдаль, к полосе деревьев, где начинается самая близкая к Бухаре деревня, семилетними мальчишками мы так любили совершать набеги на ее сады…

По пути к деревне стоит и дымит маленький заводик, где обжигали кирпич для мечети сто лет назад, а рядом на холмике — такие же древние две домны, навсегда уже потухшие, где предки плавили металл, чтобы укрепить им камень мечети.

Запах травы, короткий и печальный зов горлицы, вот синица села ненадолго на крышу и раскрыла оба свои крыла, чтобы высушить их на солнце, на нее упрямо и не мигая смотрит ящерица… Мое тело набирается сил, казалось бы потерянных этой зимой навсегда, и я отдаю себя лени, чтобы раствориться в сплетении лучей солнца, гула ветра и плотности тишины. Как и мечеть, я становлюсь в эти минуты язычником. Любить! Ведь и мечеть, чтобы убежать от одиночества, кощунственно сотворила из себя и запечатлела на правой стене лик женщины. Как из ребра…

Сколько раз, возвращаясь потом в отчий дом после странствий, усталый, с горечью в душе, я смотрел напряженно, чтобы увидеть сквозь пыльную завесу, никогда не улетающую с неба Бухары, высокий минарет, пристроившийся сбоку этой мечети. И сколько раз, увидев, как он медленно поднимается из-за горизонта, чтобы величественно предстать потом над всем городом, как страж, как надежда и утешение, думал: «Как бы там ни было, потери, разочарования, но вот он здесь, уже виден… родина…».

Господи, молю тебя…
Закрой ворота города…
Не дай коням понюхать след…
Спаси душу мою от леденящего взгляда Чингисхана…
Господи. Господи…

..А дальше снова кругом лежала пустыня, та пустыня, которую забываешь, прощаясь с ней, но сразу же снова попадаешь в ее плен, едва ступишь на песок, — ребра на песке — извилины ее памяти…

Знал Тарази, что путь его лежит через деревню, где, по рассказам Бессаза, на холме был прикован неизвестный.

Так вот, в деревне Тарази был встречен новым старостой — молодым, полным дерзких надежд, поставившим себе целью еще в этом поколении обратить мушриков в ислам. Рассказал он за чаем, что имама, у которого жил Бессаз, уже нет на свете. И умер, бедняга, не собственной смертью, дожив до благородной старости и с сознанием выполненного долга.

Ведь он так надеялся, что после осуждения Бессазом прикованного бога мушриков прихожане задумаются о смысле жизни и, страдая и радуясь, придут наконец к истинной вере.

Все поначалу шло как будто к этому, но то ли дьявол снова вмешался, то ли не выдержали мушрики глубокого внутреннего переживания, постигая аллаха, словом, в старый свой праздник селяне снова зажгли костры и так усердно молились огню и ансабам, что староста, глядя на их страстные лица, понял, что ничего не добился… Три дня он не вставал с постели, страдая, одинокий. И ему, как и Бессазу, тогда-то стало казаться, что прикованный по ночам спускается со скалы и стоит возле его окна, позванивая цепями… В беспокойстве он поднялся даже на холм — и долго смотрел на прикованного, и что-то шептал, будто разговаривал с ним.

А потом мушрики услышали душераздирающий крик старика… А когда выбежали из своих соляных мешков — поняли, что старик в момент сильного переживания бросился с холма вниз головой… Словом, кончил свои дни, как и предсказывал Бессаз, шахидом.

…В своих странствиях Тарази проехал и мимо того места, где был знакомый город. Господин Песок покрыл его, да так тщательно, словно города этого никогда и не было под луной.

Несколько черепах выползли из ямы, отправляясь на ловлю змей. И увидел Тарази, что идут они за знакомой черепахой, которая была их вожаком.