Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

Видеть его было страшно и радостно. Откуда-то издали доносилось чье-то не то бормотание, не то тихая песня. Донателло вслушался. Это были сти­хи. Он узнал голос Души:

— Пасть золотого льва совсем остыла,

Дым ароматный больше не курится.

И пробегают пурпурные волны

По шелковому полю одеяла.

На кольцах шторы утреннее солнце,

 Заглядывая в комнаты, искрится.

И я встаю. Но только нет желанья

Прическою заняться, как бывало.

Ларец с заколками покрылся пылью —

Давным-давно его не открывала!

Всегда я так страшилась расставаний

И о разлуке слышать не хотела.

Мне много-много рассказать бы надо,

Но только я не пророню ни слова.

 Не от вина, не от осенней грусти

Я в эти дни изрядно похудела.

Что делать, если он опять уехал

 И здесь меня одну оставил снова!

Чтоб удержать, я «Песню о разлуке»

 Ему сто раз пропеть была готова.

Я думаю о том, что там, далеко,

Далеко от меня теперь любимый.

Двухъярусную башню закрывая,

По небу облака плывут куда-то,

А над башнею — река в разливе,

 Вода стремится вдаль неудержимо.

Пусть знает он, что на поток зелены

 Смотрю с утра до самого заката.

Что с каждым днем все больше я страдаю,

Печалью бесконечною объята.

Между тем первоверховный Будда в золотом убранстве начал говорить своим красивым, мягким голосом, слова его струились с высоты, как осчаст­ливливающая милость, согревали душу, как сияние солнца.

— Самообвинитель, — произнес он со своего престола, — имел случай освободиться от некото­рых своих заблуждений. Против него говорит мно­гое. Положим, можно признать понятным и весьма извинительным, что он нарушил свою верность Будде, усомнившись в его существовании. Все это весит не так уж тяжело. Если самообвинитель позволит мне так выразиться, это всего лишь обычные глупости. Вопрос будет исчерпан тем, что мы улыбнемся над ними.

Дон глубоко вздохнул, и все ряды досточтимого собрания облетела легкая, тихая улыбка. Каза­лось, что вся прожитая Доном жизнь черепахи- ниндзя лежит сейчас у всех на виду.

—     Однако, — продолжал Великий Будда, и тут его мягкий голос стал печальнее и серьезнее, — однако обвиняемый изобличен и в иных, куда более серьезных прегрешениях, и хуже всего то, что в них он не обвиняет себя, более того, по всей видимости, даже не думает о них. Да, он остался верен своим попавшим в беду друзьям-черепахам, но он за­был о действительной своей вине, которая заслуживает строгой кары.

Сердце в груди Донателло испуганно затрепета­ло. Верховный Будда заговорил, обращаясь к нему:

—     Обвиняемый Донателло, в свое время вам еще будут указаны ваши проступки, а равно и способ избегать их впредь. Единственно для того, чтобы стало понятно, как мало уяснили вы себе свое поло­жение, я спрошу вас: помните ли вы, как шли вы по берегу и встретили череп покойного Гиббо, отря­женный к вам в качестве вестника? Отлично, вы помните это.

А помните ли вы как взывали к вам другие чере­па? Вы же не только уклонились от обязанности выслушать грешного, кающегося Гиббо, но и не призвали его душу к молитве, но предавались бес­покойству и раздражению. Так-так, вы все помни­те. Уже одним этим вы попрали важнейшие рели­гиозные принципы и обычаи. Вы посмотрели свы­сока на собрата, вы раздраженно отвергли повод и призыв к самоуглублению и сосредоточению. Та­кому греху не было бы прощения, если бы в вашу пользу не говорили смягчающие обстоятельства.

Снова из глубоких недр раздалось чье-то знако­мое пение, похожее на стройную молитву:

Гладь озерную расколов.

Ветер волны нагнал без числа.

И едва уловим

Запах редких цветов,—

Это поздняя осень пришла.

Блеск воды и горы синева

По душе мне в осенние дни.

Чтобы их описать,

Не найти мне слова.

Так отрадны для взора Они!

Листья желтые и плоды —

Лотос там, за песчаной косой.

И на ряске

Прозрачные капли воды,

И трава под жемчужиной росой.

А на отмели цапля стоит,

С нею день провели мы вдвоем.

Отвернулась,

Наверно, обиду таит,

Что я вдруг покидаю ее.

Наступила долгая пауза.

—     Самообвинитель Донателло, — снова загово­рил Будда, и теперь голос его звучал так холодно и пронзительно, как утренняя звезда в рассветном небе, — поскольку вы помогли одной из грешных, кающихся душ, не побоялись испить из лона смер­ти чистой живой воды и тем самым открыли доступ к полету кающейся Душе, освободив ее, вы, пред­ставляется мне теперь, уже вынесли сами себе приговор?

—     Да, — ответил Дон тихо, — да.

—     Мы полагаем все же, что приговор, который вы себе вынесли, вас осуждает и побуждает к доб­родетели и раскаянию за других терзающихся во мраке грешников?

—     Да, — прошептал Дон.

Тогда Будда встал со своего престола и мягким движением простер руки.