Через дно кружки

Хуже нет интеллигентской сволочи, слова по-человечески не скажет, все с вывертом. Нормальный сказал бы: «Братан, оставь пивка, душа горит после вчерашнего» или еще чего такое. Ну да хрен с ним. Я кивнул. Прикинул, сколько глотков осталось моих, отхлебнул и передал кружку этому. Не зажилил. Оставил почти половину литровой кружки. Граммов четыреста. Ну не меньше трехсот. Не меньше. Короче, со стакан оставил.

– Благодарствуйте, – пробормотал алкаш и присосался к янтарному жизнеспасительному напитку.

Видать, прижало мужичонку. Глыкал смачно, с захлебом и счастливо.

Я был в порядке и, чтобы не спугнуть свою жизненную удачу, понял: надо поделиться, помочь горемыке. Пошел к бару и принес две пол-литровых кружки. Себе и этому.

Алкаш допил, оторвался и звучно вздохнул.

– Тяжело? – спросил я.

– Бывает, – потупил взгляд он.

Помолчали. Потом хлыщ встрепенулся, приосанился, отхлебнул из новой кружки и спросил:

– А вы Сэлинджера читали?

Я хмыкнул.

– А чего это его читать. Он сам мне читал свое.

Мужичонка икнул, уставился на меня, покумекал, спросил:

– По-английски?

– Ну не по-японски же, – пожал плечами я.

– И «Над пропастью…» читал?

– И во ржи читал, – я хотел скаламбурить, добавив, «я не ржу», но передумал и сказал: – А что, задело произведение?

– Задело? Задело, это не то слово. Это про меня старик написал! Все про меня! От первой до последней строчки! Все про меня!

Хлыщ задергался, засуетился, очки сползли к губе. Он пальцем ткнул в дужку, промахнулся и попал в глаз. Глаз задергался, вывалился и булькнул в кружку.

Наступила неловкая пауза.

– Надеюсь, вы уже допетрили, что предыдущая фраза, да и другие, до нее и которые будут после – не штампы, а… Ну, короче, так веселей говорить.

Короче, глаз булькнул в кружку. Хлыщ бережно, двумя пальчиками с оттопыренным мизинчиком вытащил, стряхнул, облизал, промокнул неприлично чистым здесь, на лавке возле сортира, фланелевым платочком и впихнул око на место.

Опять помолчали. Отхлебнули пива. Снова помолчали. Я заметил:

– Теперь читать будет в два раза сложней. Особенно Сэлинджера.

– Пустяки, – лихо ответил он. – Я его наизусть знаю.

– Тогда другое дело, – согласился я и стал рассказывать историю: - У нас в деревне, а я в юности там главным спецом два года отрабатывал после вуза, у одной старушки произошел случай. Ее корова наткнулась на ветку или сучок и покалечила глаз. Старушка корову к ветеринару. Тот чего-то сделал, заклеил, может, продезинфицировал, ну вот, как вы сейчас, короче, подлечил, но корова осталась с одним глазом. А старушка охает, переживает, плачет, как теперь ее буренка будет. А этот фельдшер говорит: «Ты чего, Клавдия, душу себе рвешь. Твоей Маруське газеты, что ли, читать, проживет и с одним глазом!»

Так потом над этими газетами вся деревня ржала. «Газеты ей, что ли, читать!»

– А как корова? – тревожно спросил интеллигентный алкаш.

– Какая корова?

– Ну, та, без очков, в смысле без глаза.

– А чего ей сделается! Прожила еще лет пять, а может, и больше. Я из этой деревни уехал через два года, она еще была. Кажется, старушка померла раньше Маруськи.

– Да, болеют одни, а помирают другие, – резюмировал алканафт. – А у меня выпадает этот протез! Но ничего, не впервой! И не такое случалось.

Я хотел сказать про зеницу ока, но промолчал. Допили пиво.

Сверток на унитазном бачке зашевелился. Потом заорал.

– Никак младенца подкинули! – прошептал хлыщ. – Теперь начнется! Ну, мне пора! Не поминайте, если чего, лихом.

И слинял.

Возле унитаза быстро собралась местная толпа. Уборщица развернула – точно! Оказался младенец. Откуда только этот хлыщ знал? Пацаненок. Большой. Месяцев пять, а то и семь. Появились советчики. Остряки предлагали на бутылку пива натянуть соску и пускай привыкает. Другие сказали, что надо в милицию позвонить. Третьи – в «скорую». Подошли Коляныч с Малолеткой. Коляныч взял орущий сверток. Пацаненок затих, улыбнулся и чего-то на своем младенческом сказал. Малолетка вытащил у бармена из холодильника пакет молока, побежал к повару. Разогрели. Сгондобили бутылочку, вместо соски натянули презерватив, прокололи в нем дырочку, и младенец зачмокал, а минут через пятнадцать заснул.

– Че делать-то будем? – спросил Малолетка Хозяина.

Тот пожал плечами. Короче, оставили. Хозяин бомжам по такому случаю выделил в подвале, рядом с разливочной, в которой те бодяжили из левого спирта коньяк, комнатенку. Поставил электрический калорифер на случай холодов. Уборщице велел для младенца всегда иметь молоко и готовить чего положено.

Старушка обозвала их дураками, сказала, что в таком возрасте ему не только молоко, но и другую еду давать надо.

Вспоминали, кто мог подкинуть, но, сколько ни силились, не получалось. Поминутно день расписали. Не складывалось. Не получалось. Наверное, только я знал кто. Этот хлыщ, небось, и подбросил. Про американского писателя туману напустил, нагородил для отвода глаз, а как убедился, что малыша заметили – вмиг слинял.