Через год в это же время

– Я так и надеялся, что встречу тебя здесь, – сказал Квинн. – Жаль, что пришел не вовремя, чтобы разделить с тобой завтрак. Должно быть, ты встала еще до рассвета.

– Да я только чуть-чуть окунулась, – соврала Минни. – Могу еще поплавать, если ты…

Но она не могла плавать дольше, она уже выдохлась.

– Отлично, можем встретиться здесь через полчаса? – предложил Квинн, одним плавным движением снимая рубашку.

Все тело Минни протестовало, когда она снова погрузилась в воду вслед за Квинном. Она наблюдала за тем, как он в несколько взмахов пересек пруд. Неужели он действительно надеялся встретиться здесь с ней? Они не звонили друг другу с прошлых выходных. Минни хотелось послать сообщение, спросить, как дела у его матери, но при этом не хотелось выглядеть навязчивой, слишком заинтересованной.

Когда она не спеша плыла через пруд за Квинном, то гадала, что именно в Квинне ей так нравится. А в том, что он ей нравится, она уже призналась себе, пусть даже это не было взаимно. Может быть, как раз тот факт, что он не хотел быть с ней, стал частью его привлекательности. Минни вечно тянуло к мужчинам, которые держали ее на расстоянии. Грега куда больше интересовала работа, чем Минни. Ее предыдущий парень Тарек был в лучшем случае эгоистом, а в худшем – просто вел себя оскорбительно, не выбирал выражений. Лейла обычно говорила, что ты получаешь те взаимоотношения, каких заслуживаешь. И если тебе кажется, что ты достойна лишь части чьего-то внимания, то, наверное, ты только этого и ищешь.

И тем не менее…

Она порвала с Грегом, потому что хотела большего, потому что знала: она стоит большего. Так почему теперь она бултыхается в пруду, как идиотка, просто ради того, чтобы выпить кофе с парнем, который ею не интересуется? Она что, действительно хочет быть ему другом? Получить утешительный приз?

Кожа Минни сморщилась и побелела к тому времени, когда Квинн наплавался. Они вытерлись, стоя рядом на берегу; ушли в раздевалки, чтобы одеться, потом снова встретились перед железными воротами в ограде пруда. Они пошли через парк, спустились с холма к станции метро «Хэмпстед-Хит». Квинн сказал, что ему хотелось бы пойти к тому же самому фургону, где они покупали завтрак в прошлый раз.

– А как матушка себя чувствует? – спросила Минни, размахивая на ходу полотенцем.

– Разговоры с твоей мамой важны для нее, – ответил Квинн.

Накануне Конни сказала, что заглядывала в дом в Примроуз-Хилле с домашним пирогом. Пирог? Минни и припомнить не могла, когда ее мать пекла пироги.

– Я знаю, это странно, – начала Минни, ероша волосы у себя на голове, чтобы они не прилипали к черепу. – У нее никогда на самом деле не было подруг, у моей мамы. Во всяком случае таких, о которых я знала бы. Она постоянно была занята работой.

– У моей тоже их не было, – сказал Квинн. – О чем они говорят?

– Каково это – родить ребенка первого января тысяча девятьсот девяностого года, – со смехом ответила Минни. – По-моему, это единственное, что у них есть общего.

– Может, они обе потерянные души? – задумчиво предположил Квинн. – И видят друг в друге отражение себя?

– Это звучит весьма поэтично, Квинн Хэмилтон. Никто бы и не подумал, что ты скучный консультант по управлению. – Минни втянула щеки, чтобы сдержать смех.

Он взмахнул свернутым в трубку полотенцем и легонько хлопнул ее по заду:

– Выбирай выражения, Купер!

– И это ты называешь шлепком? – засмеялась Минни. – Жалкое подобие!

– Ну, в отличие от тебя, я не колочу людей полотенцами до крови, у меня до сих пор синяк на том месте, по которому ты меня ударила, помнишь?

Его голос вдруг изменился, став хрипловатым.

– Неправда! – Минни ткнула его локтем в бок.

– А теперь еще и здесь! – Квинн схватился за бок, как будто его сильно ранили. – Дружба с тобой приведет к тому, что я, пожалуй, весь стану иссиня-черным!

Они купили в фургоне булочки. Квинн предложил подняться на вершину Парламентского холма и съесть их там, сидя на солнышке. Они устроились на траве, глядя на Лондон, который раскинулся внизу, словно ковер, усеянный строительными кранами и небоскребами.

– Эти огромные вересковые пустоши кажутся здесь совершенно неуместными, как по-твоему?

– А мне они нравятся. Похожи на последнее прибежище дикой природы в Лондоне, где все естественное закатали в бетон.

– Ну и кто из нас рассуждает поэтично? – поинтересовался Квинн, покосившись на нее.

– Ой, замолчи!

– Вересковые пустоши вдохновляли многих поэтов – Китса, Вордсворта, Колриджа, а теперь Купер, – произнес Квинн напыщенным тоном учителя английской литературы.

– Я уж точно не поэт! – фыркнула Минни, кусая булочку с беконом.

Она знала, что Квинн просто шутит, но, когда он говорил такие вещи, это заставляло ее остро ощутить, что он учился в университете, а она – нет.

– «От боли сердце замереть готово, и разум – на пороге забытья»[1], – продекламировал Квинн.

Минни повернулась и изумленно уставилась на него. И даже перестала жевать.