Через пропасть в два прыжка

Вашко не стал дожидаться приглашения, а быстро проскользнул в коридор и там, уже снимая и вешая на сгиб руки плащ, идя за безумной старухой по темному перегороженному и заставленному сундуками, корытами и велосипедами, стиснутому стенами пространству, еще и еще раз старался пробудить хоть какие-то воспоминания в голове несчастной.

— Мы с Мишей работали вместе в одном отделе…

— Мишу убили семь лет назад. А почему вы остались живы? Мишу убили, а вас нет… Вашу маму звали Юдифь?

Старуха прошла вглубь комнаты, села к столу, застеленному замызганной кружевной скатертью, и принялась пить чай, заедая крошащимся печеньем.

— Интересные дела происходят на этом свете… — многозначительно пробормотала она. — Какие, позвольте спросить, вопросы могут быть у молодых людей к пожилой еврейке? Скажите, молодой человек, что вам нужно, и я скажу, сколько это стоит… Например, керосиновые лампы на любой вкус, на любой интерьер. Или грамофон. Вы любите грамофон. Пластинок у меня нет — их разобрали соседи… Ш-ш-ш! — она по-змеиному вытянула шею в сторону стены. — Гады подколодные! Вы не знаете их? Хотите узнать? Мы можем поменяться квартирами — у меня хорошая комната с окнами на юг. Да я вижу, вижу, она вам нравится…

— Рахиль Львовна, я пришел совсем по иному поводу.

— По какому?

— У Михаила Яковлевича должны сохраниться альбомы, которые мы вели еще тогда. Я их принес вам, когда мы разобрали его стол. Там были фотографии, тетради, кое-какие заметки…

— Фотографии? — старуха замотала головой. — Фотографии не продаются! Зачем они вам? — она заметалась по комнате, полы халата крыльями разлетались в разные стороны. — Это мои папа и мама… — Снимки в рамках закачались на гвоздях, вбитых в побеленную стену. — Это мои братья и сестры в Борисове… — Еще одна рамка, закачавшись, рухнула на диван, но старуха этого даже не заметила. — Это дяди и тети. Родственники Миши… Нет-нет, не уговаривайте — это не продается…

— Я говорю о других фотографиях. Которые принесли вам семь лет назад. В больших альбомах…

— Мне? Приносили? Ах, эти подарки после смерти Миши… Вы знаете, как его ценили на работе… Он был хорошим милиционером. Ему очень много принесли подарков — он уже умер, а все несли, несли… Какую-то одежду, сапоги, шапки… Скажите, — может, старая еврейка чего-то не понимает, — зачем покойнику столько одежды?

Вашко понял, что у него начинает разламываться голова, сильно щемил затылок. Но пожилая женщина вошла в раж:

— Потом еще это… Как это называется… Ну это — вы знаете, подскажите. В чем носят… — Она вытянула руку вперед и сочно плюнула слюной: «Пф-ф-ф…»

— Пистолет?

— Да-да, пистолет…

— Это называется кобура! Она что, тоже сохранилась?

— Да-а-а, коне-е-ечно… Я ее присыпала порошком — она очень даже хорошо должна сохраниться.

— А можно на нее посмотреть? — осторожно, стараясь не выдать интереса, произнес Вашко.

— Коробка под диваном. Смотрите сами… Там такая пыль! — Она потеряла к Вашко всякий интерес и, сев за стол, обхватила стакан с чаем обеими руками, вытянула губы дудочкой и с шумом принялась втягивать в себя жидкость, время от времени собирая из вазочки крошки печенья и отправляя их в рот.

Вашко встал на колени, отбросил в сторону свисающий с кровати край покрывала и вытянул огромную картонную коробку, на которой еще сохранился приклеенный ярлык «Фабрика имени Бабаева. Конфеты «Мишка на Севере». Москва». Вместе с коробкой вытянулись здоровый пук паутины, стоптанная тапочка и пустой флакон из-под одеколона.

Память старуху, как ни странно, не подвела. Сперва при разборке пошел ворох газет с портретами Брежнева, потом какие-то тряпки, а на самом дне лежала коричневая потертая кобура, обсыпанная то ли дустом, то ли нафталином.

Старуха смотрела прямо на Вашко. Он прикрыл кобуру газетой и принялся рассматривать альбом — в нем находились фотографии и из его собственного прошлого: отдел на спортзанятиях, на субботнике, во время совещаний…

В конце концов ей надоело смотреть на него и, взяв бутылку с водой, она принялась поливать огромный кактус на окне.

Кнопка на кобуре приржавела и не поддавалась нажиму пальцев. Вашко с силой дернул за ремешок, и он беззвучно оборвался. На руку вывалился черный револьвер — его Иосиф Петрович обнаружил в столе убитого Цейтлина и, не зная, что с ним делать, решил не поднимать шума, а спрятать до поры до времени в ворохе одежды: кителей, шинелей и плащей. После похорон одежда перекочевала в дом покойного, и револьвер вместе с ней. Жена Цейтлина как-то быстро после гибели мужа начала сдавать, тронулась умом, и до вещей мужа, как оказалось теперь, ей не было никакого дела. Так или иначе, но револьвер сохранился и в мгновение ока перекочевал в карман вашковских брюк.

— Нашли свои альбомы? — смотря отчего-то вдруг осмысленным взглядом, поинтересовалась старуха.

— Нет, знаете, это все не то…

— Жаль, жаль, я бы взяла совсем недорого…

Выйдя на улицу, Вашко сел в первый попавшийся тороллейбус и поехал к дому. Револьвер приятно оттягивал карман и будто бы даже грел ногу.