Через пропасть в два прыжка

А на Сергея вдруг навалилась усталость. Видно, сказалась бессонная ночь в самолете. Дольский заметил его зевоту и предложил:

— А, черт! Плохой я товарищ… Не сообразил, что тебе с дороги неплохо бы отдохнуть. Это мы мигом сообразим. — Он неуверенно встал из-за стола и покачиваясь пошел в комнату. Там с трудом извлек из-за шкафа раскладушку и принялся готовить постель.

— По нашему-то сейчас час дня, а у вас в Москве только семь утра, вот ты и раззевался… — он хмыкнул. — А как тебе морсик?

— Нормально! Но горчит между нами говоря, здорово — кажется ягода средней полосы послаще… А впрочем, черт ее знает…

— Ягода! — засмеялся Дольский. — Причем здесь она? Ложись, отдыхай… Выспишься — поймешь в чем дело…

— В смысле?

— Так это же я тебя потчевал дамским винцом. У нас не завозят — ни сухого, ни крепленого, никакого… Вот жена и добавляет в морс немного водки… Так, для скуса! А ты — ягода!

После слов Дольского Сергей понял, что в голове действительно немного шумит.

— Зря ты это… — успел пробормотать Сергей и тотчас провалился словно в яму.

Дольский на цыпочках вышел из комнаты и долго возился на кухне, собирая и перекладывая в мойку грязную посуду. Затем он сладко потянулся и с наслаждением, глядя на морозное полуденное солнце за окном, с пафосом произнес: «Друзья, прекрасен наш союз!» Потом задумался, принялся чесать мизинцем переносицу. «Однако у Пушкина не так… Память подводит». И снова принялся цитировать: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…» А дальше? Вот склероз… «Неразделим и вечен… Неразделим и вечен…» Ну и хрен с ним, с этим Пушкиным!” Налил до краев полную стопку и, осушив единым глотком, тотчас налил другую.

6. ВАШКО ОЗАДАЧЕН…

За долгие годы службы Иосиф Петрович так и не сумел толком обставить свою двухкомнатную квартиру. Дома он бывал редко, в основном возвращался заполночь, выходных у него почти не было и домашнюю лямку тянула жена. После ее смерти дети постепенно растаскивали имущество по своим семьям и осталось отцу совсем немного — шкаф, кровать, комод да тумбочка с телефоном.

«Старый друг лучше новых двух!» — считал Иосиф Петрович и не спешил ничего менять в обстановке. Небольшим дополнением к ней стали развешенные по стенам фотографии — вот он с женой и дочкой, вот фотография сына с невесткой на фоне сухумских пальм… На рамках потрескался лак, стекла немного запылились.

Скинув плащ, Вашко с размаху плюхнулся в кресло, отчего оно жалобно скрипнуло — это был привычный звук. Иосифа Петровича гораздо больше взволновало бы, если бы вдруг скрипа не было. Причин для этого могло быть лишь две: либо нет ножек, либо он оглох. Обе они его не устраивали.

Зазвонил телефон. Вашко снял трубку.

— Привет, Йоса! — так его мог называть лишь один-единственный человек. Его голос был хрипловат, но Вашко отчетливо представил сухую поджарую фигуру собеседника, как всегда безукоризненно одетого, по-спортивному подтянутого. «Надо будет при случае спросить, как ему это удается? Одногодки, а поди ж ты…»

— Привет, Леон! — эти полушутливые прозвища они дали друг другу более двадцати лет назад и других теперь уже попросту не знали, хотя «Йоса» давно растерял пышную шевелюру, а «Леон», что означало на самом деле Леонид, при всей сохранившейся стройности фигуры был совершенно сед.

— Ты хорошо сидишь?

— Не бойся, не упаду. Говори, что у тебя случилось…

— Неу меня, а у тебя… Ты упустил парня?

— Исключено! — очередная сигарета ловко порхнула из пачки прямо в губы Вашко. — Я его, как сына родного, до самого самолета…

— И тем не менее он тебя провел… С блеском? А? Пацан и матерого волчищу! Как тебе нравится?

Вашко с прижатой к уху трубкой вернулся к столу и взял пепельницу.

— Что произошло, Леон! Говори прямо…

— В день отлета, в двадцать тридцать он дал телеграмму…

— Можешь прочесть?

— Конечно! Слушай… адрес я тебе зачитывать не буду — он ее загнал прямо в ЦК.

— Ну-ну, читай!

— Фабулу я тебе тоже зачитывать не буду — ты в курсе Аршальского дела. А вот дальше интересно — «…однако моя статья в редакции, Пламени" отвергнута без рассмотрения редколлегией и коллективом журнала. Решение принималось исключительно руководством редакции, которое уже достаточно дискредитировало себя, отказав мне в командировке по письму. Я расцениваю эти действия как попытку воспрепятствовать правдивому и гласному освещению событий…»

— Мальчишка! — Вашко незло выругался. Он досадовал на себя: ему, конечно, надлежало прийти к Орловскому раньше, перехватывать не дома, а в редакции, тогда он не позволил бы ему отправить телеграмму.

— Чего молчишь? Ругаешься про себя?

— Тебе, как всегда, не откажешь в проницательности, Леон… — не слишком доброжелательно пробурчал в трубку Вашко. — Он провел меня, как мальчишку… Ты ее не сможешь тормознуть? Я же знаю — один твой звонок, и она приостановлена… Как думаешь, ее еще можно заморозить и не отправлять на проверку в наш департамент?

— Я думал об этом и решил сделать не совсем так, как ты предлагаешь…

— Разве я что-то успел предложить? — Вашко вернулся в кресло и закинул ногу на ногу.