Через пустыню

— Ты действительно не лечишь при помощи талисмана?

— Нет.

— И словом не лечишь?

— Нет.

— А молитвой?

— Я молюсь за страждущих, но Бог уже вложил нам в руки средства, чтобы сделать ее здоровой.

— Что это за средства?

— Цветы, металлы и разные почвы, чьи силы и соки мы вытягиваем.

— Это не яды?

— Я не отравил ни одного больного.

— Ты можешь поклясться в этом?

— Перед любым судьей.

— И ты непременно хочешь поговорить с ней?

— Да, о ее недомогании и обо всем, что с этой болезнью связано.

— Только об этом?

— Да.

— Ты сможешь задавать каждый вопрос мне, чтобы я разрешилс ним обратиться к больной?

— Это меня устроит.

— И ты будешь ей щупать руку?

— Да.

— Так ты в самом деле хочешь войти в мой гарем?

— Да.

— Я этого не разрешаю!

— Тогда пусть она умрет. Селям алейкум, мир с тобою и с ней!

Я отвернулся и направился к выходу. Хотя уже из перечисления симптомов я понял, что Гюзель страдает от какой-то чрезвычайной душевной болезни, однако действовал так, как будто предполагал одно лишь телесное заболевание. Именно потому, что я подозревал в ее страданиях последствия насилия, бросившего женщину во власть этого человека, я хотел разузнать как можно больше, и он опять позволил мне дойти до двери, а потом крикнул:

— Стой, хаким, останься! Можешь войти в ее покои…

Я обернулся и, не давая заметить свое удовлетворение, снова направился к Абрахим-Мамуру. Я победил и был удовлетворен уступками, которые он мне сделал.

Он удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения, ибо ни один из его слуг не должен был догадаться, что он разрешает чужому мужчине доступ в святилище своего дома.

Абрахим-Мамур вернулся лишь долгое время спустя.

— Пора? — спросил я.

— Пошли!

Он двигался впереди, я — за ним. Сначала мы прошли через несколько почти развалившихся помещений, в которых могла обитать всякого рода ночная живность; потом мы прошли помещение, которое, казалось, служило передней, а за нею уже располагались комнаты, которые, по всей видимости, использовались непосредственно под женские покои. Вокруг я заметил лежащие мелочи женского туалета.

— Вот комнаты, которые ты хотел видеть. Смотри, сможешь ли ты найти в них демона болезни! — с полуиронической улыбкой сказал Абрахим-Мамур.

— А что за помещение рядом?

— Там и находится больная. Сейчас мы туда войдем, но прежде я должен убедиться, сокрыто ли ее лицо от чужих глаз. Не смей за мной следовать, жди спокойно, пока я не вернусь!

Он вышел, и я остался один.

Итак, там, за этой стеной, находилась Гюзель. Это имя буквально означает «прекрасная». И это обстоятельство, и все поведение египтянина разрушили мое прежнее предположение, что речь идет о пожилой особе.

Я позволил себе оглядеть комнату. Она была обставлена подобно комнате хозяина: ковры, кушетка, ниша с сосудами, наполненными охлажденной водой.

Через некоторое время вернулся Абрахим.

— Ты проверил комнату? — спросил он меня.

— Да.

— Ну?

— Я ничего не могу сказать, пока не побываю у больной.

— Так пойдем, эфенди. Но позволь еще раз предупредить тебя!

— Ладно! Я сам знаю, что мне делать.

Мы вошли в соседнюю комнату. У задней стены стояла женщина, закутанная в широкие одежды и тщательно прикрытая паранджой. Видны были только маленькие, засунутые в бархатные туфельки ступни.

Я стал задавать вопросы, тактичность которых полностью удовлетворила египтянина, потом я заставил ее слегка пошевелиться и наконец попросил ее протянуть мне руку. Несмотря на серьезную ситуацию, я чуть было не расхохотался вслух. Рука была завязана в такой толстенный платок, что было совершенно невозможно различить хотя бы форму или положение какого-нибудь пальца. Предплечье также было закутано подобным образом.

Я повернулся к Абрахиму.

— Мамур, эти повязки надо удалить.

— Почему?

— Я не могу померить пульс.

— Сними платки! — приказал он.

Она сняла повязки с предплечий, и показалась нежная ручка, на безымянном пальце которой я заметил узенький перстенек с жемчужиной. Абрахим с напряженным вниманием наблюдал за каждым моим движением. Приложив три пальца к ее запястью, я склонился пониже, словно желая не только почувствовать, но и услышать пульс и… не разочаровался, так как через покрывало прозвучало тихо, почти неслышно:

— Спаси Зеницу!

— Ты закончил? — спросил Абрахим, быстро приближаясь.

— Да.

— Чем она страдает?

— У нее какая-то большая, глубокая боль, самая большая из тех, что бывают у людей, но я спасу ее.

Три последних слова, медленно и с нажимом произнесенные, я адресовал скорее ей, чем ему.

— Как называется недуг?

— У него чужеземное название. Его понимают только врачи.

— Долго ли ждать, пока она выздоровеет?

— Это может произойти и быстро, и не так скоро, смотря по тому, как вы будете выполнять мои рекомендации.

— В чем я должен тебя слушаться?

— Ты должен регулярно давать ей мое лекарство.

— Это я буду делать.

— Ее надо оставить одну и оберегать от неприятностей.

— Так и будет.

— Мне необходимо ежедневно говорить с ней.

— Тебе? Зачем?

— Чтобы определять дозу лекарства в зависимости от состояния больной.

— Я сам буду тебе сообщать, как она себя чувствует.

— Ты не сможешь, потому что не сумеешь определить состояние больной.