Через сердце

— С дачи привезли, на чердаке у нас давно лежали, жильцы какие-то оставили. Ну, лежат и лежат, никто и не посмотрит. А тут сдали мы на лето дачу Светлане Акимовне, она полезла на чердак поискать кочергу…

— Какая кочерга! При чем тут кочерга? — перебил лопотанье старухи Маркелий. — Давайте поближе к делу!

— Я и говорю: искала кочергу и вытащила эту папку: «Снесите, говорит, в магазин, может, кто купит». Она и адрес дала. Не подумайте худого, не воровка я, не спекулянтка. Хотите побожусь?

— Не надо, — сказал Маркелий. — В таком случае мы у вас картину купим. Магазин — что; когда еще вы там дождетесь покупателя, а тут сразу деньги на стол. Какая будет ваша цена?

Взятая врасплох старуха замолкла и насупилась, что-то прикидывая в уме. Она морщила низкий лобик и шевелила губами. И неуверенно скосила глаза на Маркелия:

— Сотняшку-то хоть дадите?

— Эво! — засмеялся Брашно. — Больше просите, он богатый купец.

— Позвольте-с! — сказал Маркелий. — Мы можем заплатить вам… даже триста рублей. Вас такая сумма устраивает?

— Да господи! — всплеснула руками старуха. — Коли такая ваша милость — берите, берите!

— Что за милость? — нахмурился Маркелий. — Я считаю — это справедливая цена. Конечно, спекулянты, может быть, заплатили бы вам дороже. Но вы имеете дело с музеем, то есть с государственным учреждением. Вам это понятно?

— Ну как же не понятно, все понимаю. Я ведь не какая-нибудь… Так я пойду и принесу сейчас папку.

— Да уж будьте добры! — сказал Брашно. — И ни слова об этом Егорке… то бишь Егору Иванычу. Даже не вступайте с ним в объяснения. Молчите — и баста. А корзинку оставьте у нас, корзинка не уйдет. Я сам пойду с вами.

Старуха направилась к выходу. Брашно пошел с нею.

В необыкновенном волнении поднялся Маркелий. Заложив руки в карманы, он похаживал по ресторану, не сводя глаз с двери магазина. И облегченно вздохнул: вскоре дубовая дверь магазина открылась и вышла старуха с папкой. Следом за ней шел Брашно. Видимо, весьма довольный успешным ходом дела, он суетился около старухи и даже, заметив в окне Маркелия, проказливо выставил над ее шляпкой два растопыренных пальца — чертовы рожки.

И вот драгоценная папка — в руках Маркелия.

— Грубый какой магазинщик-то, — пожаловалась старуха. — «Забирайте, говорит, свое барахло…»

— То-то, барахло! Откуда ему знать?..

Усевшись за соседний столик, Маркелий торопливо развязал папку. «Плачущая» была на месте. Он прислонил картон к спинке стула и с торжеством оглянулся на приятеля. Долго стояли они молча, в созерцательном восторге. Брашно даже свернул в трубочку ресторанное расписание блюд и нацелился в нее прищуренным глазом, чтобы не видеть ничего другого.

— Да, она! Лапоть-то! Гляди, как вылеплен лапоть, Маркелий! Сейчас пойдет!

— Ну, лапоть! Ты на лик смотри, на лик! Всех скорбящих матерь — вот что! На колени стать не грех. Жемчужина, брат!

Они забыли о владелице папки, а та переводила взгляд с одного на другого и с удивлением ловила сияние их помолодевших глаз. Щеки старухи обиженно обвисли, и зашевелившееся сомнение густо наморщило безбровый лобик.

«Ой, продешевила!.. — явно проступало на ее лице. — Ой, обвели меня, дуру!..»

— Ну что ж, — сказал наконец Маркелий, — давайте рассчитываться, мадам. Вот я уже заготовил расписку, подмахните-ка!

Старуха сидела молча, поджав губы. По-скопидомски что-то про себя подсчитывала. И вдруг скосила на Маркелия азартные глаза:

— Может, сотняшку еще прикинете? Ведь картина-то первый сорт.

— Что вы понимаете! — начиная раздражаться, прикрикнул на нее Маркелий. — Какой первый сорт?..

— Сами сказали. Я ведь не глухая.

Как бы впервые ее видя, Маркелий с любопытством оглядел старуху. Она стояла перед ним тяжелая, раскрасневшаяся, с базарным кошелем в руках. И по злым глазам ее было видно — она готова пойти на скандал. Неужели это тот самый «Отчаянный вертушок» — прелестная девочка с полосатой кошкой на коленях, которую зарисовал когда-то мастер? Знает ли, помнит ли она об этом? Как же вдруг обернулась она грубой и жадной торговкой!

— Хорошо-с! — сказал Маркелий. — Давайте разберемся. По какому праву, собственно, вы торгуетесь с нами за эту картину? Разве написали ее вы? Из миллиона старух выбрали вот эту — единственную — вы? Все эти мазки положила на картон ваша рука? Нет, нет и нет! Ничего вашего тут нет и не было. Одну вашу заслугу я готов признать — вы не выбросили этот картон на помойку. За это мы вам заплатим, и заплатим хорошо. Чего ж вы еще хотите? Нате! И уходите!..

Он сунул в руки старухи отсчитанные деньги.

Конечно, если бы старуха была поумнее, он мог бы развернуть перед ней и другие доводы — они просились на язык. Он мог бы ей сказать, что искусство не может служить предметом купли-продажи. Это не хомуты, не мыло, не гвозди. Искусство принадлежит народу, и народ единственный наследник всех сокровищ, созданных художниками. И если они попадают еще в рыночные каналы, то это только временная уступка мелкобуржуазной стихии и этому скоро придет конец. Когда-нибудь за спекуляцию предметами искусства у нас будут судить и наказывать.