Через сердце

Старец сел на лавочку. С ожесточением поскреб пятерней в густой сивой бороде. И заговорил примирительно:

— Ну-ну, мастер, не надо кричать! Я ведь не знал, что ты такой. Кабы знать…

— Да, я такой! Меня другому не учили.

— Погорячился — и хватит. Не хочешь — не надо. Разойдемся добром.

— Да уж разойдемся!

Ваня защелкнул на крючок свой этюдник и закинул ремень на плечо.

— Извините!

По глинистой тропке он зашагал к дому. По краям тропки густо росла молодая крапивка. Она еще была мокрой от росы, — туфли Вани блестели как лакированные. За околицей все так же неумолчно заливались жаворонки. Далеко на шоссейке тарахтел грузовик.

«Надо уезжать отсюда», — решил сразу Ваня.

IX

Он пришел в свою комнату и сел за стол. Две драгоценные иконы стояли перед ним — он уже считал их своими. Мысленно он уже отвел им место над своим рабочим столом в Москве, чтобы всегда любоваться ими. Что ж, придется, видно, с ними распроститься! А жаль… очень жаль!.. Но, может быть, старец согласится продать их? Правда, у Вани сейчас не было денег, но он готов был дать любую расписку, деньги он вышлет после…

Ваня слышал торопливые шаги на чердаке — за обоями сеялся песок, казалось, там пробираются мыши. «Прячут Убиенную, — догадался Ваня, — припугнул я их преступлением-то!..»

Думалось почему-то, что старец должен непременно зайти. Наверно, предложит мировую, будет торговаться, заметать следы.

И старец действительно явился. Как ни в чем не бывало он прошелся по комнате, сияя благодушием.

— Все любуешься? — кивнул он на иконы.

— Я вам за них заплачу, — буркнул Ваня.

— Древнего освящения образа, превыше денег ценятся в народе, — поучительно заговорил старец.

— Это я уже слышал, — с раздражением сказал Ваня. — В таком случае нам не о чем больше говорить. Забирайте!

Ваня двинул по столу обе доски. Старец тут же подтолкнул их обратно. И перешел на шепот:

— Ладно, ладно, мастер, бери иконки. За так бери, — что с тебя возьмешь? Бери, говорю!..

Вот как! Ваня опешил: это что еще за ход? Уж не думает ли старец, что ссора у баньки забыта, что он, Ваня, размяк и готов пойти на примирение? Нет, на этом его не купишь!..

— За кого вы меня принимаете? — запальчиво сказал он, опять отодвигая от себя доски. — Нет, «за так» я у вас ничего не возьму. Понятно?..

Ваня поднял глаза. Как бы впервые видя перед собой старца, он зорко, с прищуром приглядывался к благообразному его лицу.

Кто он такой, этот встретившийся ему на пути человек? Во что он верит? И что ему нужно от него? Вот он сидит напротив, дыша в лицо Вани пронзительным водочным перегаром. Запивоха и явный мошенник — хитрыми глазами он прощупывает Ваню, и усмешка кривит его толстые губы циника и сластолюбца.

— Богатый стал? А?

— Сколько вы хотели бы?

— Тыщу на кон! — захохотал старец.

Ваня замолчал. Пусть это было сказано наобум; если бы у Вани были деньги, он выложил бы не задумываясь. Но таких денег не было и… не будет. Ваня грустно молчал.

А старец по-хозяйски расхаживал по комнате. Наконец остановился и перевернул приставленный к стенке портрет Артемьевны.

— Хороша попадейка-то моя? — обернулся он к Ване. — Дал же бог тебе такое разумение, мастер, а? Как живая глядит! Не продашь?

— Тыщу на кон! — с задором повторил Ваня его слова.

— А что ж? — засмеялся старец. — Вот и сошлись. Не возьму греха на душу — торговать святыней. Но как дар в хорошие руки — почему не отдать? Ну, и мы примем от тебя этот портрет на память о хорошем знакомстве. Сделаемся?

Ваня поднял картон и прищурил ресницы. Теперь он оценивал свою работу как бы чужими глазами и удивился: портрет показался ему совсем несхожим с натурой. Слащавая приподнятость делала забавной эту грузно осевшую фигурку, и неестественной казалась медовая улыбка на поджатых губах… Ваня понял свою ошибку: что была надуманная Артемьевна — «беспорочная труженица». Он не знал тогда, что перед ним сидит «попадейка» — беспрекословная раба и несомненная сообщница в делах лукавого старца. Портрет явно фальшивил: в нем не было той жизненной правды, которая одна составляет удачу художника.

Ваня покачал головой и отставил картон.

— Плохо! — сказал он. — Не вышел портрет.

— Да что ты? — удивился старец. — Куда с добром! Всяк тебе скажет — живая.

Ваня сел к столу. Перед ним стояли две иконы и портрет Артемьевны. Велик был соблазн, предложенный старцем: не обменять ли? Ваня снова посмотрел на свой этюд, но поморщился и бросил в ящик.

— Не годится! — упрямо повторил Ваня, уводя хмурые глаза за окно. — И потом… мне надо уезжать.

Старец прохаживался за спиной Вани. Он, конечно, уже заметил открытый чемодан, лежавший на его койке. Присел к столу и заговорил вкрадчиво:

— А может, погостишь еще, мастер? Куда торопиться? Вон и Артемьевне ты пришелся по душе: не пьешь, не куришь, не ругаешься. Похвального поведения молодой человек…

«Что-то ему надо от меня, — подумал Ваня, — неспроста ходит кругом да около. Боится, чтобы я не донес? Хочет задобрить на всякий случай?..»