Через сердце

— Пускай пастухи скажут, как охромили племенного бычка, а потом составили акт и прирезали.

— Хорошо ли это, когда растаскивают общественный клевер?

— Правленцы сами тащат.

— А как загубили жеребую кобылу и никто за это не ответил?

— Почему пастухи оставляют колхозных коров в лесу? Перегорит молоко, потом едва раздоишь.

— А почему у нас на метефе коровы дают по три литра, а у колхозниц по пяти?

— Что за барыни наши «метефельницы» — отказались идти на покос?

Неожиданно и крикливо вступили в галдеж доярки в красных косынках. И тут точно прорвалось — закричали со всех сторон, вскакивали с мест, бестолково размахивали руками, кому-то грозили.

Пронзительные женские голоса как бы разделили избу непроницаемой звуковой завесой. Мужчины бессильно смолкли.

Сергей Ильич вслушивался в этот разноголосый, страстный спор, чувствуя себя не в силах остановить вызванные страсти. Он пытался уловить в этом беспорядочном гаме то главное, из-за чего возникло это ожесточение.

Всплывали какие-то старые обиды, давние соседские ссоры, возникали какие-то непонятные ему, темные, неучитываемые обвинения и угрозы, перед которыми сразу умолкал человек.

Перед ним стоял воочию этот деревенский мир во всем переплетении старых и новых отношений, запутанных и перепутанных, как корневища векового дерева. Надо органически, до тонкости знать этот мир, чтобы разобраться во всем безошибочно.

Вот Черепанов — тот, вероятно, все понимает.

Сергей Ильич оглянулся на него, и глаза их встретились.

«Ну что ты тут без меня можешь?! — прочитал в его прищуренном взгляде Сергей Ильич. — То-то, брат!..»

Черепанов поднялся, вытянул руку и крикнул, перекрывая все голоса:

— Ти-иша!.. Тише вы, бронебойки! — потянул он назад неунимавшихся доярок.

Смех прокатился по избе. Все затихло.

— Разбежались вы кто куды! Верно, что порядка у вас никакого нету, — заговорил Черепанов. — А отчего? Я прямо скажу, и ты, председатель, не обижайся: от головы. Коли голова худая, так и ноги не знают, куда бредут. Сколько тут разных непорядков вскрыто! И правильно! Значит, люди у тебя хорошие, они болеют за колхоз! Только сам-то ты… Ну, об этом после, а теперь поговорим с сеноуборке.

Черепанов деловито откашлялся.

— Вы думаете, буду с вами ругаться? Нет! У меня теперь новое правило. Я и дома теперь, коли бывает, часом, рассержусь на жинку, сейчас же выскакиваю на крыльцо: обругаю там черта-дьявола всякими словами, поостыну на ветру, а потом иду и сажусь за стол как ни в чем не бывало.

Собрание всколыхнулось от смеха. Шутка особенно пришлась по душе женщинам.

— Вот бы и наши мужики так делали!

— Уж этот Степан Ефимович!

— Скажет — так скажет.

Сергей Ильич смотрел на веселые лица слушателей и почувствовал, что от недавно бушевавших страстей не осталось и следа.

«Ловко это у него выходит, — отдал он должное Черепанову. — Что значит оказаться в своей стихии! А все-таки подействовал и я на него: на ходу перестраивается. Нет, он неглупый мужик!..»

— Будем говорить спокойно, — как бы подтверждая его мысли, продолжал Черепанов, — тем более, что я уж перед этим выкричался. Ну, уж я вас руга-ал! Подите посмотрите, где у вас там пробный покос был: ни одной копешки не осталось, все распинал начисто. Чуть ногу не вывихнул! Разве это работа? Разве так делают? Ведь погнило все! По-гни-ло!

— Да погода-то какая? — крикнул из-под икон бородатый правленец.

— Погода? Да, погода неважная. Скажу даже — совсем плохая погода. Но…

Черепанов поднял палец. Он как бы подождал, чтобы на его палец все обратили внимание, и даже сам посмотрел на него.

— Для хорошего колхоза нет плохой погоды. Вот как говорим мы, коммунисты.

— Как же сушить-то? — крикнула одна из доярок.

— А на вешалах. Вот как!

Слышно было, как в наступившей тишине вздохнула женщина:

— Чтой-то все говорят: «Вешала, вешала», а у нас никто ничего не объяснял.

И опять послышались голоса с мест:

— У нас правленцы против вешалов.

— Все вёдра ждут!

— Им Пестраков не советует.

Сергей Ильич уловил мгновенно наступившую паузу, когда прозвучала эта фамилия. Несколько человек сразу переглянулись.

— Кто такой Пестраков? — спросил Сергей Ильич.

— Дайте мне слово, я скажу! — поднялся молодой парень.

Он давно подсел к Сергею Ильичу и все беспокойно вертелся рядом на скамейке. Казалось, он один знал что-то верное и точное, что сразу откроет всем глаза, и только ждал своей очереди.

С побледневшим лицом, на котором, как нарисованные, темнели молодые усики, странно напоминавший чем-то возницу «Ветродуя», парень все оглядывался на Сергея Ильича, записывавшего его слова в своем блокноте.

— Я скажу, кто такой Пестраков. Он у нас в колхозе и есть главная пружина… — Парень нерешительно усмехнулся. — Как в патефоне: говорит председатель, а пластинку крутит его тесть Пестраков. И как Пестраков скажет, так все и делается. Я прямо здесь скажу, что Пестраков выступал в правлении против вешал.

— Когда это ты слышал? — подал голос председатель.

— Он не на заседании выступал, — поправился парень, — в протоколах это не записано, а разговор такой был, я это точно знаю.