Через сердце

Штабные говорили о нем с восхищением и завистью. Это был крупный интендантский чин. В штабе рассказывали о его темных сделках с продувными поставщиками, о скандальных слухах, связанных с его именем, о веселой ловкости «этого арапа», умевшего кому угодно замазать рот щедрой взяткой.

«Все покупается, все продается, все дело в цене», — повторяли в штабе его поговорку.

Говорили в штабе и о бескорыстии этого человека. Уверяли, что спускает он свои барыши с той же легкостью, с какой и наживает. Проигрывает в карты, раздает «до отдачи» бесчисленным приятелям, дарит девчонкам, вдохновенно прокучивает в кабаках прифронтовой полосы.

Цыганом звали его не только за разгульную, от барыша до барыша, жизнь. Слыл будто бы Цыган на всю армию знатоком старой цыганской песни. Пропитой, надтреснутый его бас, говорили, необычайно был хорош под стонущую в загребистых руках гитару. Говорили, был он принят даже в царской ставке, вызывали его туда будто бы не раз на интимные вечеринки.

Смутное любопытство влекло Маришу к этому человеку. Он жадно слушал все, что рассказывали о нем в штабе.

А теперь, прикрыв дверь своей комнаты, он вдруг ощутил неодолимую неприязнь к приехавшему.

«Это какой-то павиан», — подумал Мариша, вспомнив большую, крепко выстланную мускулами спину и темные, дымящиеся плечи Всемирного Цыгана.

Маришу неприятно передернуло.

IX

Начштаба завернул за угол костела.

Там, где из боковой ниши выглядывает изящная, в золоченом венчике мадонна, на уединенной скамеечке сидели четверо незнакомых офицеров. Завидев начштаба, они торопливо вскочили.

Космачев вытянулся и отрапортовал:

— По вашему приказанию прибыли. Собраны все. Подъехали из леса задами, лошади поставлены в вишеннике. Черт знает что: приходится действовать, точно мы в тылу у неприятеля.

Темное, с горячими, запавшими глазами лицо Космачева скривило недоброй усмешкой.

— Что в полках? — осведомился начштаба.

— Хлеба нет, — торопливо докладывал Космачев, — сухари на исходе, подвозка прекратилась, озлобление растет…

— Так, знаю, знаю.

Начштаба в такт покачивал головой.

— Из комитета прислали листовки, повсюду идет обсуждение… хотят устраивать братание.

— У вас что?.. У вас?.. — поочередно опрашивал начштаба офицеров.

— Плохо, — сказал он, выслушав всех. — Что же вы думаете делать?

— Ждем ваших распоряжений.

Офицеры глянули вместе угрюмо-выжидательно.

Начштаба молчал. Тогда заговорил Космачев, жестко чеканя слова:

— Это что же выходит: доблестное, как говорится, офицерство выдается с головой на пропятие? Наша честь ничем больше не защищена, нам плюют в глаза. Я вам прямо скажу: некоторые из нас поговаривают о самоубийстве, а некоторые подумывают и о добровольной сдаче неприятелю… Да, да!

— И то и другое — не выход, — выпрямился начштаба.

— А что делать? Что же делать?

— Выход должен быть найден! — Начштаба поднял плечи и зашагал прямо в густо разросшийся вишенник.

Офицеры гуськом двинулись за ним.

Там, в сизо-красной гуще кустарника, лежали заброшенные пчелиные колоды.

— Прошу вас, господа, — кивнул начштаба.

Офицеры уселись и приготовились слушать. В наступившей тишине было слышно близкое пофыркивание спрятанных лошадей.

Начштаба хмуро двинул усами и заговорил, не подымая глаз от земли:

— Первое. Я только что объяснялся с комитетом. Меня просили присутствовать при заключении перемирия на нашем участке. Я заявил, что никто из офицеров не может принять участия в этом позорном деле. Второе. На улучшение снабжения в ближайшее время рассчитывать не приходится. На все запросы по этому поводу отвечать: снабжение фронта передано в руки комитетов — они ответственны за создавшееся положение. Третье. Все группы распущенного Офицерского союза должны быть немедленно восстановлены. Необходимо привлечь к ним и надежных унтер-офицеров. Работа эта должна проводиться строго втайне. Списки предлагаю доставить мне завтра. Четвертое. На случай братания — никаких неорганизованных выступлений! Держать связь и ожидать моих распоряжений… Все!

Начштаба поднялся.

— Германское командование, по моим сведениям, настаивает, чтобы при заключении перемирия обязательно присутствовал кто-либо из чинов штаба. Если мы не сумеем предупредить события, я предполагаю включить в делегацию… нашего Маришу.

Офицеры недоуменно-весело переглянулись.

— Послать им ихнего Вильде! — выкрикнул Космачев.

— Мы посылаем туда, — двинул опять усами начштаба, — только наблюдателя, но ни в коем случае не участника. Надеюсь, всем это понятно?

— Так точно, — притихли офицеры.

— Всё, — повторил еще раз начштаба.

Поздней ночью, когда старый парк гудел за стеной под тугими ветрами и казалось, что помещичий дом уплывает в неизвестную даль одиноким затерянным кораблем, — в эти часы начштаба сидел один за столом.

Почерком, похожим на колючую проволоку, зашифровывал он длинное, сухо убеждающее письмо тому, кого считал единственно возможным спасителем России.

Острые, сырые струйки проникали в щели ставен, колебля пугливое пламя свеч.