Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945

Пожилой солдат Кулешов вернулся в полк. Он рассказал, как его судили и чуть не расстреляли. «Если бы не революция, лежать бы мне в земле», – говорил он. Кулешов был настроен революционно. Он часто говорил солдатам: «Если мы будем воевать, то землю крестьяне поделят между собой, а нам, тем, кто сражался, ничего не достанется. Придешь домой, и ищи в поле ветра». Нужно сказать откровенно, не только он думал так. Это была основная дума всех солдат. Однако первое время, несмотря на официальное объявление об отречении царя и образовании нового Временного правительства, солдаты побаивались вслух высказывать все свои мысли. В памяти у всех стояла подавленная террористической реакцией революция пятого года. «А вдруг, – говорили солдаты, – обернется это дело как в пятом году, и опять расплачивайся мужик и рабочий своей спиной».

В то же время другая мысль была такова, что если не воспользуемся революцией семнадцатого года, то все равно мы погибнем на войне, конца которой не было видно, а для чего это нужно, кому это нужно… И началась революция в окопах. Прежде всего, встал вопрос – установить связь фронта с тылом, то есть с Петроградом. Этому противилось офицерство. Началась тайная борьба между солдатами и офицерами.

Офицеры выявляли активистов и по возможности стремились убрать их в тыл, были даже попытки уничтожить их физически. Офицеры с пеной у рта кричали за войну до победного конца, солдаты же в один голос говорили: «Долой войну». В армии образовались комитеты. Отменили офицерские титулы, казалось, все должно было идти хорошо. Но вдруг вновь заговорили о введении смертной казни на фронте, а в ответ еще сильнее началось революционное движение в солдатских массах. Солдаты из окопов, вставая на бруствер, кричали: «Герман, кончай войну!» Началось братание.

В апреле в нашем полку и его подразделениях были созданы солдатские комитеты. В полковой комитет входили по одному выборному от эскадрона, команды и пять офицеров полка: тридцать выборных от четырех тысяч солдат и пять представителей от двадцати офицеров.

В президиум комитета были выбраны в основном офицеры, как наиболее грамотные и образованные. Но оказалось, что настроены они были отнюдь не революционно. Офицеры первым долгом осудили пораженчество, занялись выявлением «неблагонадежных» солдат, развернули агитацию за продолжение войны до победного конца. Их довод на первый взгляд звучал убедительно: «Заставим немцев подписать мир, а тогда айда по домам!»

В один из вечеров, когда мы сидели в окопах, в землянку, где жил я и все солдаты нашего четвертого взвода, вбежал запыхавшийся телефонист Вернин, который по секрету нам сказал, что он дежурил в землянке у командира эскадрона и ясно слышал разговор полковника флигель-адъютанта Дарагана, который предложил втихомолку убрать людей, которые мутят солдат. К таким относили Исаева, Кулешова и меня. Полковник предлагал устранить нас физически. Это перепугало Вернина и заставило его прибежать к нам и рассказать все, что он слышал. В противовес этому мы решили днем собрать собрание и поставить вопрос о посылке делегатов в Петроград.

Утром эскадронные собрания прошли не только в нашем эскадроне, а по всему полку. Полковник утром прибыл к нам в окопы, видимо, лично хотел ознакомиться с 6 положением в эскадронах.

Кстати сказать, несмотря на то, что титулы «ваше благородие» и т. д. были отменены, тем не менее солдаты продолжали еще по привычке их называть. В нашем взводе полковника встречал я как помощник командира взвода. Первый раз полковник услышал от меня обращение к нему не как к «его высокоблагородию». Я, точно как было объявлено в приказе Временного правительства, назвал его «господин полковник». Это сильно подействовало на него, и он не остался на нашем собрании.

Все эскадронные собрания единогласно постановили созвать общее полковое собрание, где выдвинуть делегатов в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Это собрание состоялось в конце апреля. Весь полк был в сборе. Выдвигались кандидатуры делегатов. От офицеров выдвинули подполковника князя Абхази и ротмистра Гутиева. От солдат – меня и унтер-офицера Давыдова. Здесь же нам давался наказ, что говорить и требовать от правительства и от комитета. Прежде всего, говорили солдаты, передайте, чтобы до окончания войны не делили землю, а то нам, солдатам, ничего не достанется. Пусть улучшат питание солдат. А насчет войны – там видно будет.

Другое высказывали офицеры, давая наказ делегатам. Они говорили: прежде всего, не заключать мира, а вести войну до победного конца. Укрепить дисциплину, больше прислать на фронт боеприпасов.

Я собирался уезжать. Все бойцы с радостью провожали меня. Напоминали мне, чтобы я все виденное и слышанное мною записывал, а потом по приезде рассказал им. Только один Кулешов не радовался моей поездке, он был какой-то скучный.

– Что же это ты, Кулешов, такой кислый, – говорил я ему, – аль тебе не нравится, что я еду в Петроград? Что ты вздыхаешь?

– Да я это так, – отвечал он мне.

– Нет, брат, так ничего не делается, на это есть причины.