Через Западный океан

– Ты на меня обижен? – спросил он старого приятеля. – Может быть, ты вспомнил, как я ударил тебя на площади, в Генуе?

– Не говори глупости. Я уж давно об этом забыл, тем более мы с тобой вместе учились у синьора Пьетро и вместе находились в услужении у мессера Кристофоро… Я всегда любил тебя по-братски. Рад был, что мы оба приняли участие в плавании под началом адмирала…

– Так что же произошло? Почему ты не желаешь со мной говорить? Даже больше предпочитаешь общаться с испанцами.

– Пойми меня, Ренцо. Я совсем не хочу тебя обидеть. Просто, мне кажется, я заболел. Чем? Я не знаю. Однако… помнишь того нищего с картой? Он ведь прокаженный.

– И ты думаешь, он тебя заразил? Но я ведь тоже держал в руках карту нищего. По приказанию мессера Коломбо, я срисовал для него копию с той карты. Я тоже, как и ты, могу заболеть. Мессер Кристофоро нарочно приказал мне тогда сделать копию, а карту сжечь. Затем посоветовал вымыть руки горячей водой и еще протереть их уксусом. Я так и сделал.

– Мессер Коломбо решил оградить себя от заразы. А риск заболевания переложил на тебя. Ну и на меня тоже… когда я расплачивался с нищим, брал у него карту да еще получил плевок в лицо от больного.

Ренцо был поражен. Значит, их благородный господин принес в жертву своим великим замыслам ничтожных по своему положению, прислуживавших ему юношей. Он не пожалел их. Ради исполнения своего предназначения, которое адмирал считает промыслом Божьим, он обрек на гибель его и Чекко, двух дурачков из простонародья. Ренцо невольно задрожал от негодования. На глазах его выступили слезы. Но что поделаешь? Не предстанешь ведь перед мессером Коломбо с тяжким обвинением, не назовешь его жестоким лицемером, обрекшим на гибель его и Чекко.

– У меня по всему телу выступили какие-то подозрительные пятна, – уныло произнес Чекко. – А у тебя нет ничего такого?

– Да вроде бы пока… нет.

– Тебе повезло, малыш. Ты, может быть, останешься цел. Прошу тебя об одном… Не проговорись обо всем этом кому-нибудь из испанцев. А то мы с тобой окажемся за бортом. И, конечно, не вздумай упрекать из-за карты прокаженного нашего великого адмирала. Он вряд ли хотел нам зла. Однако поставить под угрозу плавание через Западный океан ему, конечно, даже не пришло в голову. Пусть всё будет таким, каким предназначено судьбой. И все-таки не подходи ко мне близко, братец. Наберись терпения. Увидим, что будет со мной, с тобой, с адмиралом и со всеми нами.

Тем временем путешествие происходило довольно спокойно, без каких-либо страшных происшествий. Ничто не оправдывало постоянных опасений спутников адмирала Кристобаля Колона.

Бурь не было, ветры дули умеренные. Воздух над океаном поражал кристальной чистотой и прозрачностью. Небо отблескивало в лучах солнца безоблачной синевой. И если днем не замечали ни облачка, то вечерами и ранним утром легкие облачка показывались на горизонте и окрашивались в пурпурный цвет.

Ночью наступала полная тишина в воздушном и водном океанах, как бы для того, чтобы люди на каравеллах ощутили полный покой. Такая противоположность ужасам, которые предрекали мореплавателям в Испании противники невиданного до той поры путешествия, должна была успокоить команды всех трех судов. Но их смущало то обстоятельство, что они все больше отдалялись от родной страны в направлении, до них никем не освоенном. Страх невозвратимости к оставленным берегам, где жили их близкие и родные, все больше овладевал матросами, возбуждая в них чувство болезненного волнения по любому поводу. Если дул ветер, они боялись быть унесенными слишком далеко; если же начинался штиль и океан превращался в неподвижную сверкающую поверхность, то они опасались безветренной неизменности, полной невозможности наполнить паруса движением воздуха и возвратиться назад.

Впрочем, однажды произошло такое происшествие на глазах всех трех экипажей, что они чувствовали себя устрашенными еще долгое время.

Как-то посреди дня внимательный и зоркий моряк Гутьерос пригляделся к чему-то непонятному шагах в пятидесяти от «Санта-Марии». Там недалеко от поверхности воды нечто неведомое судорожно двигалось, шипело и булькало, поднимая внезапно волну и пену. На зов Гутьероса к борту корабля сбежалась вся команда. Вышел из своей каюты адмирал с помощником де Араной и слугой Ренцо. Крикнули и на другие суда. На них тоже зашевелились, начали приглядываться к происходившему неподалеку от них.

Наконец стали различать большого кита (видимо, зубастого, хищного, наподобие кашалота) и гигантского спрута (может быть, осьминога или кальмара). Кит вцепился в туловище осьминога мощными челюстями, а чудовищный осьминог, обхватив огромными щупальцами его голову и присосавшись к ней, старался задушить врага либо всадить в него свой черный, крючковатый клюв. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Сцепившиеся гиганты океанских глубин то погружались одной омерзительно шевелящейся грудой, то вновь всплывали, продолжая сражение.