Чёрная бабочка, летящая во тьму

– Я не смотрю на тебя как на маленькую, – сказал мужчина, покосившись на меня. – Это правда, я говорю, что ты маленькая, просто чтобы позлить, но сейчас я определенно не вижу тебя маленькой.

Я покачала головой и посмотрела на Карана. Его темный взгляд внезапно упал на мои губы, а затем с огромной скоростью снова вернулся к глазам; он был беспокойным.

– И поэтому ты продолжаешь называть меня соплячкой? – проворчала я.

– Я люблю называть тебя соплячкой, но это не имеет никакого отношения к возрасту.

Люблю. И мое сердце, и мозг на мгновение остановились и посмотрели друг на друга, подчеркивая это слово. Я буквально ощущала то, как каждая буква в слове летела, как песчинка, и приземлялась в душу. Каран Чакил был самым искренним чувством, которое только мог ощутить оцепеневший человек.

Я почувствовала давление крови на своих щеках. Молясь, чтобы Каран не заметил, отвела от него взгляд. Дождь утих, но не прекратился. Я на мгновение задумалась о дожде, который нас объединял. Все наши моменты мы пережили в дождливые дни, может быть, поэтому каждая капля напоминала мне о нем.

Угольное отражение его лица прозрачными каплями дождя падало на тротуары.

– Я не помню, сколько мне было лет, когда я в последний раз по-настоящему плакала, – сказала я и почувствовала его взгляд на своем профиле, но не смотрела на Карана, так этот разговор был намного проще. – Мой отец всегда громко кричал. Иногда бил меня, иногда мою мать. Она отвозила нас с Дефне на холм. Мы сидели на скамейках и смотрели на город. Мама и Дефне плакали. Иногда я тоже плакала. – Губы слегка приподнялись, но я не засмеялась. – Я обнимала Дефне, как старшая сестра. Пока она громко рыдала у меня на руках, я всегда плакала незаметно. Она не замечала, потому что была у меня в руках, но я плакала за нас обеих. Плакала за свою мать. За ту жизнь, которой мы жили. Ни мать, ни Дефне этого не видели, но я плакала. Я молчала, но продолжала плакать. – Я сглотнула. – Знаешь, моменты, когда отец меня любил, очень редки. На самом деле их почти не существует. Когда я думаю об этом, то чувствую себя нищей.

Наступило небольшое молчание. Мои губы открылись, закрылись и снова открылись.

– Однажды я… я была очень голодна. Шла из школы домой, был обеденный перерыв. Открылась новая кондитерская, и там готовили шоколадные пончики. Когда я их увидела, они меня очаровали. Я встретила отца на холме возле кондитерской. Пять миллионов старыми деньгами… – Я засмеялась. – Пять лир нынешними… Я попросила пять лир. Он не дал. Но дело не в этом. Из-за него порвались мои любимые колготки. Это просто воспоминание, которое я храню и не могу стереть. Бывали случаи и похуже, однажды он держал меня за руки и прижимал их к горячей плите только за то, что я попросила шоколада. – Каран был поражен. – Я больше не могу ничего у него просить. Часто отец так кричал, что мы с Дефне дрожали от страха. – Я покачала головой. – Можно ли не бояться? Он часто кричал так, будто хотел забрать наши жизни.

Мои брови нахмурились. Принятие было скрыто в морщинке между моими бровями. Я осознавала, насколько тяжелыми были вещи, которые пережила. Конечно, я знала, что в этом мире существовала гораздо большая боль, но боль каждого была самой тяжелой для него. Никто не мог знать чужое горе, не испытав его, даже если бы это было возможно, не все бы реагировали одинаково на одну и ту же боль.

– После того дня я больше никогда не ела шоколад, – прошептала я.

– Его отношение к вам всегда было таким?

– Да, – прошептала я. – Как-то мама приготовила пиде, он на что-то рассердился и разбил стеклянный журнальный стол, на котором все лежало, а затем показал мне на пиде на полу и сказал съесть это. – Я впилась ногтями в колени. – В ту ночь я легла спать голодной. Потом постепенно перестала появляться на ужинах и перекусывала в своей комнате. – Я услышала, как Каран тяжело сглотнул. – Его до сих пор легко разозлить. Недавно я видела женщину, сидевшую на переднем сиденье его машины, там, где должна сидеть наша мать.

Я стиснула зубы и посмотрела на Карана.

– Там, где должна была сидеть мама. – Черные глаза затрепетали. – Моя мама очень тихая женщина. Она предпочитает быть жертвой, и это меня беспокоит. Ведь она мать… Я имею в виду, как я могу ее не любить? Как она может думать, что я ее не люблю? Единственное, чего я не могу принять… это то, что она унижает себя. Так уже много лет, Каран. Мы выросли, изменились, некоторые вещи остались прежними. Мама осталась прежней. Отец говорит, мать слушает, он кричит, а она молчит. Каждый в нашей семье имеет право голоса, кроме матери. Даже у моей тети есть право что-то решать в нашем доме.

Медленно моргнув, мужчина открыл глаза.

– Хочешь поплакать?

– Я не могу плакать.

– Почему?

– Мои глаза полны слез, но они не текут.

Он вонзил нож своего взгляда прямо в середину моих глаз.

– Моя мать бросилась со скалы, – сказал Каран, и болезненная истина ударила меня, как пощечина. – Ее тело упало на гальку на пляже. Как нож, ударяющий в самое сердце. Ее тело было неузнаваемым, разорванное на куски. Ее кровь попала мне на пальцы.