Черная башня

Только после того, как была сожжена вся его одежда, а он сам вымылся горячей водой и натерся золой до зуда кожи, Козимо решился подойти к сыну.

— Пьеро, не думал, что увижу тебя вот так… Прости, мой мальчик, но я должен был сначала обезопасить все, потом посмотреть на сына.

Контессину такое поведение мужа обидело, ей казалось, что, приехав, Козимо должен бы поспешить к ним с Пьеро, молодая женщина не понимала предпринятых Козимо странных действий. Разве они не моются раз в неделю, разве не метут пыль, не чистят одежду, не следят за порядком в доме? Обидно подозревать их с донной Нанниной в попустительстве и грязи.

Мало того, Козимо постарался держаться от жены и сына подальше, их, а также донну Наннину, Джиневру и нескольких служанок поселили в отдельных закрытых комнатах, было тесновато, но никто не жаловался. В ту часть дома ход был закрыт всем, лишь подавали через окошко еду и воду, много горячей воды. А еще каждый день забирали одежду и приносили другую, пропаренную дымом.

Сам Козимо, синьор Джованни и остальные слуги жили в другой части дома. Они ежедневно разводили костры и обрабатывали дымом все.

Помогли ли эти старания или болезнь просто пошла на убыль, но больше ни больных, ни умерших не было. Слуги были уверены, что их спас мессир Козимо. Просто спас, его приказы о мытье и смене одежды всем казались лишь причудой. Даже Лоренцо не поверил:

— Как горячая вода может изгнать болезнь изнутри?

— Она ее туда не пустит.

— Ну с чего ты взял?

— Лоренцо, чем славился Рим?

— Императорами… легионами… правом…

— Термами! И туда тоже привозили чуму, но каждодневное мытье спасало от вшей и блох.

— Может быть, но еще немного, и в Тоскане не останется леса на дрова.

Это было правдой, Тоскана стремительно лысела. Даже Козимо помнил, что вон там на берегу стояла дубовая роща, а там подальше густые заросли ивы. Ива на дрова шла плохо, а вот дубов почти не осталось.

В Кафаджолло больше больных не было, а вот из Флоренции приносили страшные вести: умер от чумы Мазо де Альбицци. Со стариком Альбицци ладить было трудно, он ненавидел «выскочек» Медичи и, как и Никколо Уццано, до сих пор винил это семейство в разорениях во время восстания чомпи. Восстание случилось давным-давно, Джованни был еще ребенком, но имя казненного тогда Сальвестро Медичи навсегда осталось пятном на репутации семейства, а само имя — угрозой для богатейших людей Флоренции, ведь чомпи — это низы.

Теперь семью возглавлял Ринальдо Альбицци, тот самый Ринальдо, который терпеть не мог Козимо. То, что он брат Луки, ничего не меняло.

Политика властно вмешивалась в повседневную жизнь. Хотя Джованни так не считал.

Но пришло и известие похуже: семья Барди понесла потери, умерли трое, в том числе и мать Контессины!

Козимо топтался перед кроватью с рыдавшей на ней Контессиной и просто не знал, чем утешить жену. Какое может быть утешение?

В другой комнате рыдала Джиневра, потерявшая брата, но ее утешать было некому, Лоренцо остался во Флоренции.

В спальню заглянула донна Наннина:

— Ты здесь? Тогда я зайду к Джиневре.

— Контессина, кто еще из Барди остался в городе? Я отправлюсь туда, чтобы забрать всех.

— Я не знаю, — всхлипнула несчастная женщина.

Забирать никого не пришлось, к счастью, на сей раз болезнь довольно быстро пошла на убыль. Но в полупустом городе Козимо оказался кстати и немедленно попал в списки Синьории, как два года назад. Лоренцо хохотал:

— Опять ты попал в клетку, братец!

И снова два месяца взаперти в Синьории почти без весточек из дома.

Едва отдав долг городу таким участием в управлении, Козимо засобирался в дорогу.

Чума отступила, к счастью, в самой семье Медичи она не забрала никого, только слуг. Из отделения банка во Франкфурте пришло сообщение, что там готовы запрашиваемые за Коссу средства. Еще важней были два письма от нужных людей, повлиявших на других нужных людей в Констанце.

— Пора ехать, чтобы не упустить время.

— Да, пора. Только будь осторожен, — попросил Джованни.

Что еще он мог сказать сыну, если тот уже способен обходиться даже без советов? Козимо знает больше и шире смотрит на мир. В банкирских делах Джованни пока еще более ловок, но и тут сын скоро опередит отца.

И снова горько плакала в подушку Контессина, стараясь не тереть глаза или нос, чтобы наутро не были красными. Если это замужество, то к чему оно? Три года замужем, но Козимо пробыл за это время дома едва ли больше полугода. Обидней были даже не долгие отлучки, а то, как легко Козимо покидал жену и теперь сына.

Через несколько дней донна Наннина услышала беседу двух невесток, Контессина говорила Джиневре, расстроенной тем, что Лоренцо уехал провожать брата до самого Милана:

— Тебе придется к этому привыкнуть. Для них дело превыше всего.

— А ты разве привыкла? Опять ведь плакала.

Контессина помолчала и вздохнула:

— Знаешь, нам обеим придется научиться быть счастливыми самим по себе.

— Это как?

— Свои дела, свои заботы, все свое. Так жила донна Наннина.

— У тебя сын есть, а у меня никого!

— Будет и у тебя. Все будет. Нам нужно помогать друг дружке.