Черная башня

Когда Брунеллески развернул перед Козимо чертежи, гордый и довольный собой донельзя, Медичи понял, что все уговоры и просьбы пропали втуне. Это был не просто дворец, Брунеллески создал образец великолепия. Мда… если это увидит Контессина, убедить ее в излишней помпезности будет нелегко. Ему самому все нравилось, но останавливало понимание, что такое строительство может выйти боком.

Выказав архитектору восторг и пообещав обсудить все с супругой и подумать над стоимостью осуществления проекта, Козимо щедро оплатил выполненный заказ и засунул чертежи подальше от чужих глаз. Достаточно будет кому-то одному увидеть это великолепие, и разговоров не оберешься.

И как теперь это расхлебывать?

Этот же вопрос он задал Лоренцо, показав ему единственному проект Брунеллески.

Лоренцо от самого проекта пришел в восторг, но брат хорошо понимал сомнения Козимо. И посоветовал словно бы случайно сделать проект достоянием гласности.

— Начнут обсуждать, скажут, что дорого, ты учтешь требования горожан и попросишь Брунеллески упростить.

— Молодец! Только как это сделать? Не станешь же болтать на каждом углу о замечательной задумке Брунеллески.

Не пришлось, пока Козимо совещался и сомневался, архитектор, не выдержав, выболтал все сам. Немного похвастал там, немного тут… Медичи «пришлось» от замечательного проекта отказаться, чтобы не дразнить горожан.

Но Брунеллески был категорически не согласен что-то менять в роскошном фасаде дворца. Он доказывал Козимо, что товар нужно показывать лицом, а не прятать красоту внутри за стенами и закрытыми воротами. Вот в этом Козимо никак не был согласен даже с гениальным создателем купола Санта-Марии дель Фьоре. Он намеревался поступить точно наоборот — построить дом, у которого будет очень простая внешность и роскошное содержание.

Брунеллески топал ногами, обвинял Козимо в полном отсутствии вкуса и понимания, что такое красота, кричал, ругался и в конце концов просто порвал проект. Медичи выдержал эту истерику стоически, позволив архитектору излить душу, потом долго терпел, когда тот поносил его на всех углах города за отказ строить роскошно, и попросту ждал, когда его гениальный друг успокоится. Ни переубеждать Брунеллески, ни просто возражать ему нельзя, это Козимо знал давно.

Как и то, что Брунеллески не станет переделывать проект. За новый проект взялся Микелоццо, который привык создавать аскетичные фасады.

— Это то, что мне нужно. Роскошь можно убрать внутрь.

Козимо не говорил, что роскошь тоже будет особенная. Это не позолота или излишества в отделке, а работы Донателло. Первым был заказан Давид — победитель Голиафа. Давид символ Флоренции, кому же, как не ему, стоять во внутреннем дворике дома?

Даже Донателло не сразу понял:

— Просто стоять посередине? Это не ниша, не барельеф?

— Думаю, посередине ни к чему, но стоять должен отдельно. Как античные статуи.

Знал чем брать, это была мечта Донателло — создать нечто подобное античным статуям, причем не римским, а греческим, чтобы не полководец или святой в нише, на которых смотрят снизу вверх и мало замечают отдельные детали, а почти живой человек, пусть и герой.

Они поняли друг друга — заказчик Медичи и исполнитель Донателло. И Давид получился. Такой, что и спустя тысячу лет будет восхищать тех, кто обходит статую кругом, чтобы получше рассмотреть. Это была первая отдельно стоящая статуя не на фронтоне здания, не на уровне крыши, а совсем рядом, «живая», которой можно коснуться, чтобы ощутить неожиданную теплоту и гладкость бронзы, словно гладкость кожи юного Давида.

Меценат Козимо умел находить тех, кто способен создать шедевры на века, отобрать этих гениев, вытерпеть все их капризы и достойно оплатить труд.

А Брунеллески примирился с «невзрачным» фасадом дома Медичи, созданным Микелоццо, и с самим Козимо, конечно, тоже. Разве можно долго сердиться на этого Медичи, если они вместе занимаются главным делом жизни — куполом собора Санта-Мария дель Фьоре?

Контессина снова беременна. После рождения Джованни это была третья попытка выносить ребенка, но что-то не получалось. Беременна и Джиневра, у которой до сих пор детей не было. Радости двух женщин не было предела.

На лето семьи обычно переезжали в Кафаджолло, но дом там требовал переделки, которую затеяли и к лету закончить не успели. Контессина решила пожить в Кареджо. Этому странно воспротивилась Джиневра:

— Давай лучше в Треббио? Там вполне можно пожить до родов. Или до того времени, пока в Кареджо не закончат.

Если бы она на этом остановилась, Контессина ничего не заподозрила, но Джиневра слишком настойчиво и суетливо расписывала преимущества старого Треббио перед Кареджо, чтобы Контессина не заподозрила неладное. Сама Джиневра не так давно побывала в Кареджо.

— Там что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке.

— Джиневра, ты не умеешь врать. В чем дело?

— Там… Мадаллена…