Черная дюжина. Общество смелых

Комдивы и командармы требовали от Ачалова письменного приказа за подписью Руцкого, но Руцкой, надеясь взять Ельцина на испуг митингом на площади, таких приказов не отдавал. Все это узнавали в штабе Ачалова, приходя с докладами к Баркашову. Там же была продемонстрирована телеграмма от офицерского собрания Северного флота. Северяне приняли решение поддержать ВС и отправить для его защиты бригаду морской пехоты и просили лишь указать аэродром под Москвой, готовый принять их транспортники с техникой и бойцами на борту. Принять мог аэродром «Чкаловский». Но Руцкой горячо поблагодарил Северный флот ответной телеграммой и от их помощи отказался. Тут сложно сказать, может быть, хорошо зная трусоватого Ельцина, Руцкой был и прав, пытаясь найти мировое соглашение с гарантией неприкосновенности; но вот с окружением Ельцина он явно просчитался: этих присосавшихся к корытцу поросят оттащить можно было, только пристрелив, тем более что им-то гарантий никто никаких не давал. Более того, назначив своих министров безопасности, внутренних дел и обороны, Руцкой и Хасбулатов оттолкнули от себя верхушку этих ведомств, понимающую последствия грядущих перемен.

«О настроении в войсках я мог судить по собственному опыту — через три дня после начала событий мне (прямо в приемную) офицер из моей части привез ксерокопию приказа Грачева — уволить меня из Вооруженных Сил за дискредитацию воинского звания. Я раздулся от важности — сам Грачев! Меня! Лично! — взял приказ и пошел к Ачалову, откуда принес другой приказ, тоже от министра — присвоить мне очередное звание «майор» и направить в распоряжение ВС. Оба эти приказа командир моего войска положил в сейф со словами: «Буду ждать, чей приказ крепче!» Так вот и ждали, кто будет крепче», — смеется Рогожин.

В первые дни возле БД царила атмосфера благодушного пикника образца августа 91-го: расставляли свои палатки разные обкомы и партии, гуляли юные мамы с колясками из соседних дворов, кучками митинговали коммунисты, общепатриоты из числа защитников Белого дома, бойко шла запись добровольцев в красно-коричневый полк А. Макашова, прохаживались патрули из Абхазии и Приднестровья, приехавшие в своей форме и со своим оружием, надували щеки расписные московские казаки. За всем этим балаганом издали наблюдали единичные милиционеры. Декоративные баррикадки постоянно сдвигались в сторону для проезда машин. По ночам Белый дом сиял горящими окнами, на площади горели костры, у которых грелись обитатели палаток, через баррикады в обе стороны ходили все, кому не лень, — был оставлен проход для желающих.

«Любая блокада — понятие относительное, всегда находятся лазейки для связи. Нашли свою и мы — в конце забора у приемной находилась узкая калитка, издали незаметная. Замок с нее мы давно сорвали, спираль Бруно тянулась сверху забора, а обычную «колючку» наши умельцы перемотали так, что калитка открывалась. Выход с площади был свободный — после проверки документов, обыска и короткого допроса у милицейской цепи наш посыльный спешил в штаб и возвращался ночью, пробираясь через парк к нашей калитке. Днем вдоль забора прохаживались зевающие от скуки милиционеры, с одним из которых, пожилым усатым сержантом у меня сложились дружеские отношения. Однажды утром он, заступив на пост у ограды, обратился ко мне с просьбой:

— Командир! Отгони бабок от забора, чтобы они в нас грязью не бросали. А я могу вам сигареты из магазина принести.

Контакт был установлен — я отсылал бабок-патриоток кидать комья грязи в других ментов, отдавал деньги, и сержант приносил несколько блоков дешевых сигарет, заодно рассказывая милицейские новости. С сигаретами, как и с едой, у нас был напряг — из Белого дома иногда передавали хлеб и вареную колбасу, чай и сахар мы запасли еще до блокады, и наш суточный рацион состоял из нескольких бутербродов и чая. Иногда мне удавалось раздобыть в штабе Ачалова талоны на обед, и я проводил по своему пропуску ребят в столовую ВС. Слуги народа и в этом строго оберегали свою избранность, отмена которой была немыслима, как предложение от «Плейбоя» В. Новодворской… Как-то утром я поднимался по лестнице к Баркашову и у окон, выходящих на площадь, увидел двух депутатов с чашечками кофе и с сигаретами. О, забытые запахи мирной жизни — свежесваренный кофе, хороший одеколон, дымок приличных сигарет! В воздухе поплыли миражи — шофруа из бекасов с трюфелями, маседуан в дыне… Джентльмены с депутатскими значками смотрели вниз, где на площади возле раскисших от дождя палаток и дымящих костров копошились промокшие люди, пытаясь вскипятить воду в прокопченных ведрах.

Я поздоровался со знакомыми казаками, смолившими в углу «Приму», и уже шел дальше, как вдруг услышал разговор депутатов:

— Наверное, холодно им там?

— Но, позвольте, они же должны понимать, кого они там защищают!