Черная дюжина. Общество смелых

Я рассказал Виктору про морпехов-североморцев, про то, что ВС и своих-то военных боится, не то что спецназ Джавадова, но в Белый дом его отвел. После переговоров с Руцким и Хасбулатовым Мережкин вышел совершенно расстроенный:

— Сергей, это просто пидорасы какие-то! Сидят, как заклинатели пиявок, и ждут, когда их кто-то на трон посадит! Да им сельсовет доверить нельзя, а они переворот затеяли!

…В середине ноября 93-го года я вспоминал этот разговор в оплетенной виноградником беседке бакинского ресторана. Мелкий дождь выбивал рябь в маленьком бассейне с журчащим фонтанчиком. Полковник Исмаилов, уже просто Алик, плотный крепыш с смоляными усами и рекламной улыбкой, мечтательно закатывал глаза:

— Как я мечтал тогда в Москву попасть — из Ельцина и всех «межрегионалов» шашлык-машлык резать! Б…и цэрэушные, из-за них все это!

Алик и офицеры спецназа добро улыбались, и от их улыбок холодела душа. После грязных дорог карабахского фронта с его неописуемыми зверствами, сырыми блиндажами со стойким запахом бараньего жира и разбегающимися из окопов ополченцами-колхозниками эти короткие дни отдыха с неизменным восточным застольем обычно приводили к ностальгическим воспоминаниям. Я уже не морщился, запивая водку горячим бараньим жиром, ел иранский плов и шашлык из свежей осетрины и слушал рассказы о цветущем прежнем Баку с его особым населением — бакинцами и о том, как рухнул этот, теперь кажущийся сказкой, мир, истории о продажных демократах из Москвы и жулике Невзорове, взявшем огромные деньги за фильм о Карабахе и сделавший десятиминутную пародию, об огромной ошибке Москвы, толкнувшей еще во многом советский Азербайджан в объятия Америки…

— Мы тогда хотели все исправить, Ровшан-мюалим посылал нас умереть, но вам помочь, чтобы потом вы тоже нам помогли. А эти ваши гетвераны[2] опять в нас плюнули! Э-э, давай выпьем!

Мы поднимали рюмки, и я думал о зигзагах судьбы, забросившей меня, русского националиста, с одной чужой войны на другую.

…После репортажей в западной прессе о фашистах, якобы контролирующих Белый дом, Руцкой решил лично провести сидящих при ВС корреспондентов в приемную и показать всему миру, что мы — фашисты добрые и ручные, а его, Руцкого, чтим и любим, как отца родного. О визите нам сообщил постоянный гонец от Баркашова Коля Кремлев. Пришлось устраивать чисто военную показуху для начальства — ребят в «гражданке» отправили наверх в спортзал, бойцы в наиболее чистой форме получили роли в спектакле. Вскоре к нам через площадь покатилась толпа с камерами и микрофонами, в центре которой шел Руцкой в оцеплении охраны. Бойцы на входе отошли, пропуская их внутрь, где другая группа быстро отсекла корреспондентов на входе. Я бодро проорал: «Встать! Смирно!» — и рубанул строевым шагом к остановившемуся Руцкому. Бойцы, изображавшие уборку, вытянулись со швабрами в руках, а культурно отдыхающие застыли у стен с газетами «Русский Порядок» за май прошлого года. Отрапортовав Руцкому, я по уставу сделал шаг в сторону и ел его преданными глазами. Руцкой игру принял и, широко взмахнув рукой в сторону застывших бойцов, крикнул:

— Где вы видите фашистов? Это же воинское подразделение, защищающее парламент и президента России! Пустите их, пусть снимают!

Бойцы расцепили руки, и корреспонденты бросились внутрь, снимая на ходу замерших у стен бывших фашистов и Руцкого, застывшего в их логове как памятник себе.

Довольный Баркашов показывал из-за их спин поднятый палец…

К началу октября оппозиция в Москве, преодолев распри, все же подготовилась к большому маршу и возможному прорыву блокады, о чем в ВС сообщили прибывающие ночью связники. Мы со своей стороны передали в штаб РНЕ приказ о присоединении всех наших бойцов к этому маршу и о самых жестких действиях при прорыве.

Связь с оппозиционерами поддерживал с нашей стороны А. Федоров. В ночь на 3-е октября мы с А. Денисовым задержали наблюдателя из СБ Коржакова. По площади от костра к костру тихо переходил высокий мужик в дешевой куртке, присаживался к людям, курил, переговаривался и, поправив сумку на плече, брел к следующей группе ополченцев. Без дела бродящий ночью человек был подозрителен, как Ленин на пятидесятидолларовой купюре. В Денисове тут же проснулся опер.

— На одежду глянь, на обувь! Это же «внедрило», он еще бы буденовку с парашютом для маскировки одел!

«Внедрило» явно перестарался, собираясь с визитом: отглаженные офицерские брюки, чистые ботинки и руки без малейших признаков копоти и грязи — на фоне прокопченных у костров и мятых от ночлега в одежде на полу и в палатках защитников выглядел он странновато.