Черная Ганьча. Вьюга

Разговор на первый взгляд шутейный, мимолетный, но Холод почувствовал: подполковник говорит всерьез, не шутит. Хотел вечером подойти, по-хорошему попросить: так, мол, и так, товарищ подполковник, зараз мне сорок девять, исполнится на будущий год аккурат полсотни — отсылайте тогда на пенсию. Тогда и Лизка в институт пристроится, и мне место обещано в лесничестве, и Ганне дело найдется. Мы ж отсюдова — никуда, приросли, что называется, к границе.

Хотел, да не пошел — гордость, что ли, помешала или из-под подполковничьих очков светились холодом глаза. О чем-то говорил с Головым Суров, вышел от него расстроенный, но так случилось, что ни Холоду ничего не сказал, ни Холод его ни о чем не спросил.

Холод поднялся на вершину. Голов был на полпути к пограничному столбу, и отсюда, с высоты, казался меньше ростом, не таким грозным.

8

Шагать в мокром кителе было неприятно, но Голов думал — так быстрее высохнет. Дорога не была в тягость, ходить пешком он любил. Пожалуй, во всем пограничном отряде никто столько раз не измерил ногами участок границы от стыка до стыка, как он, Голов. И сегодня планировал пойти в ночь на проверку нарядов. Вот, думал он, надо привести в порядок одежду.

Снизу, поднимаясь по склону, Голов увидел старшину Холода, сразу узнал его, освещенного косыми лучами заходящего солнца, краснолицего и неловкого, с заметно выступающим животом и грузной походкой. Его кольнуло, что Суров вместо себя послал старшину. Сам начальник заставы обязан был встретить. Много себе Суров стал позволять. В независимость играет. «Я тебе, уважаемый капитан, дивертисментики эти раз и навсегда — под корень, десятому закажешь. Думаешь, важное задержание, так тебе позволительно вольности допускать. Изволь служить!..»

Гнев мигом прошел, едва Голов вспомнил о своем виде. Внешний вид первым долгом. И не потому, что по одежке встречают. Одежка тут ни при чем. Другое крылось в немаловажной привычке: плохо или небрежно одетый Голов самому себе казался ущербным, неполноценным.

С такими мыслями он преодолевал последние метры к вершине холма, сближаясь со старшиной.

Холод, запыхавшись от быстрой ходьбы, с трудом вскинул руку под козырек фуражки:

— Товарищ подполковник, на участке пограничной заставы… признаков… нарушения государственной границы…

Голов смотрел на поднятую руку, подрагивающую от напряжения, — под мышкой расплылось темное пятно; пот проступил на груди.

Постарел, толком доложить не умеет. Голов прервал доклад:

— Товарищ подполковник от самого стыка ногами прошел. Все видел собственными глазами. Где начальник заставы?

— Капитан Суров ушел в лесничество.

— Нашел время. — Голов щелчком сбил с рукава присохшую глину. — Какие у него дела в лесничестве?

— Не могу знать, товарищ подполковник. Кажись, у нарушителя родня где-то тут имеется. В точности не знаю.

— Ничего вы не знаете. И как встречать старшего начальника, не знаете. Где машина?

— Неисправная…

Холоду хотелось сказать, что второй день просит в отряде запасное сцепление вместо сгоревшего и допроситься не может, а шофера послал на границу, чтобы не болтался без дела.

Голов не позволил ему говорить:

— Разболтались! Скоро к вам зеркальная болезнь привяжется, старшина. Вы меня поняли?

Старшина промолчал, отступил с тропы, пропуская вперед подполковника, отступил с достоинством, без излишней торопливости, давая понять, что волен не отвечать на оскорбительные вопросы, что он на службе и исполняет ее как положено. Голов помешкал. На лице старшины вспухали желваки — то убегали вниз, выглаживая бритые щеки и обнажая широкие скулы, то поднимались над плотно сжатыми челюстями, удлиняя лицо.

«Гляди-ка, с норовом! Характер показывает». Проходя вперед, Голов кольнул старшину косым взглядом из-под очков, широким шагом стал спускаться с бугра. В нем поднималось раздражение, и оно, несмотря на усталость, гнало его вперед с необыкновенной поспешностью. Сзади себя Голов слышал частое дыхание старшины и представлял себе его красное, в испарине, лицо, но ни разу не обернулся, не сбавил шаг.

«Помотаю тебя, хоть ты пополам разорвись, хоть по шву тресни, — с удивляющей самого себя желчностью злорадствовал Голов. — Если ходишь в старшинах, поспевай, а нет — уступи место: помоложе найдутся». Бросил через плечо:

— Календарных сколько?

Холод не сразу сообразил, что подполковник спрашивает, сколько лет выслуги у него, старшины, без зачета льготных, а поняв, догадался, для чего спрошено.

— Ровно четверть.

Наступила очередь Голова удивляться.

— Чего четверть? — Остановился.

— Четверть века, товарищ подполковник.

Разгоряченные быстрой ходьбой, они оба раскраснелись. Голов обмахивался фуражкой. Холод смахнул пот пятерней. Три километра они отмеряли почти вдвое быстрее обычного.

Солнце ушло за лес. Вместе с сумерками из бора стал выползать туман, потянуло прохладой: августовские, долгие сумерки в этих местах всегда дышат осенью. С озера или еще откуда, возможно, с болота за Кабаньими тропами, послышался крик турухтана — надрывный, как плач дитяти.

Голов надел фуражку.

— Сколько до заставы?