Черная Ганьча. Вьюга

По правомерной ассоциации тотчас возникло иное: а каково же многим сотням жен офицеров других застав или тех же старшин?

Голов не спал, давно следил за Суровым, не беспокоя его и не мешая работать. Он глядел на Сурова, переводя взгляд со смуглого с крупными чертами лица на большие руки с длинными сильными пальцами, и не мог толком разобраться в своих чувствах к нему. На ум пришло слово «чувства», и он улыбнулся этому слову, такому далекому от того смысла, который он в него вкладывал. Свое отношение к Сурову Голов, сам того не замечая, то излишне упрощал — подчас до панибратства, то усложнял. Он считал Сурова одним из лучших офицеров застав и, странно, то, что прощал другим офицерам, не прощал Сурову.

Думая, что Голов спит, Суров расстегнул ворот гимнастерки, снял с себя поясной ремень с портупеей, повесил на спинку стула, украдкой и с какою-то мальчишеской озорной хитринкой взглянул в угол, где стояла кровать.

Голов не сдержал смешок и с непонятным злорадством, будто уличил Сурова в нехорошем поступке, рассмеялся:

— Форму нарушаем, товарищ капитан?

— Вы не спите?

— Как видишь. Не приходит товарищ Морфей с раскрытыми объятиями. Голов откинул одеяло, сел. — Слушай-ка, как этот охламон сейчас служит?

— Шерстнев?

— Да.

— Сложный солдат.

— Я предупредил его: еще одно происшествие — под суд отдам. Напомни ему, коли что.

— К нему другой ключ нужен, товарищ подполковник. Трибунал — не мера. Я вот…

Голов не дал ему договорить:

— Подумаешь, проблема века — воспитание одного разгильдяя! — И почувствовал, что снова находится во власти той непонятной двойственности по отношению к начальнику шестнадцатой, что раздражение берет верх над здравым смыслом. — Мелко ты плаваешь, Суров. Временами. Извини, Суров, не могу молчать. Я твоего Шерстнева вот сюда! — Он с силой сжал пальцы. — В бараний рог. А нужно, и в трибунал отправлю. Во мне жалости нет и не будет. Потому что я один за всех в ответе. И еще потому, что не для себя — для пользы дела стараюсь. А ты, еще в курсантах будучи, либеральничал.

Чем резче и более запальчиво говорил Голов, сидя на койке и дымя папиросой, тем быстрее успокаивался Суров. Он не пробовал возражать. Голов некстати вспомнил курсантские годы, а он, Суров, никогда не забывал их, то была самая беззаботная пора его жизни. Теперь же обязанностей уйма, дела никогда не кончаются. Единственное, что может себе позволить в бесконечном круговороте, — это сказать: «На сегодня хватит». Он перестал раздражаться от того, что одна исполненная работа влекла за собой новую. Вероятно, так оно и должно быть, потому что в бесконечном и напряженном темпе жила граница и все, кто к ней имел отношение. Необходимость исполнения всевозможных дел определялась одним словом «надо».

Надо было учить и воспитывать людей, чтобы они могли выполнять свой воинский долг, следить за хозяйством, организовывать службу, поддерживать постоянный контакт с дружинниками и сотнями других активистов, учиться самому, чтобы не отставать от требований, держать в голове сотни статей различных инструкций, параграфы уставов, частных и общих приказов…

По натуре незлопамятный, Голов и сейчас не мог держать зла. Продолжать разговор, сидя на развороченной койке в одних трусах, было и неудобно и неприлично. Он принялся натягивать брюки, обул ботинки. Привычные, заученные движения возвратили утраченную сдержанность.

— Стакан чаю, если можно, — попросил он и стал заправлять койку.

За стаканом крепкого чая Голов совсем отошел. Чаевничали за письменным столом. Голов намазал маслом ломоть черного хлеба, круто посолил. Чай он всегда пил без сахара, однажды скопировав чью-то привычку и сам к ней привыкнув. В сорок с небольшим лет он был в меру плотен, умерен в еде, не страдал отсутствием аппетита и сейчас не спеша откусывал от ломтя, усердно жевал, читая недописанный Суровым вариант охраны границы в усложненных условиях.

— Как вариант — приемлемо, — согласился он, наливая себе чаю из синего, литров на пять чайника. — Утром на местности уточним. — Отхлебнул глоток. А вот здесь не так надо. — Ткнул карандашом в скелет схемы участка. — Мы ведь не на зрителя работаем. Дивертисментики не для нас. Техникой здесь прикройся, МЗП используй. И не надо людям танчики устраивать на болоте, бегать взад-вперед. Я правильно говорю?

— Правильно. — Замечание было верным, и Суров его принял безоговорочно.

— Начальник заставы должен, как талантливый режиссер, использовать с наибольшей выгодой свои силы и средства. — Голов обнажил в смешке два ряда редких зубов с большой щербинкой между двумя верхними. — Видал, и я начинаю философствовать! А ведь сержусь, когда приезжает какой-нибудь щелкопер и начинает меня поучать, как охранять границу. А сам ни бум-бум, границу только и видел, что в древней юности, и то издали. Терпеть таких не могу.