Черная Ганьча. Вьюга

От схемы Голов возвратился к столу, достал из портфеля блокнот, полистал до чистой странички и стал записывать что-то ровным бисерным почерком.

— Так вот, капитан. — Он поднялся, кончив записывать. — Возьмите бумагу и карандаш… Пишите. Первое: на старшину представить характеристику на увольнение… Причину сами сформулируйте… Вам нужен расторопный старшина, огонь, чтобы с полуслова. С Колосковым поговорите. Чем не старшина? Отличный командир. Я правильно говорю?

— Хороший.

— Так в чем дело? Спросите. Даст согласие, присылайте подписку, и мы его немедленно на сверхсрочную. Армия — сложный механизм, дорогой капитан. Деталь сработалась, меняй решительно. Новую ставь, неизношенную. Твой старшина для строевой работы не гож, выдохся. Тут никакая трансплантация не поможет. Сочиняйте характеристику, и дадим ей ход. Ну, что вы молчите?

Суров понимал, что в словах Голова значительно больше здравого смысла, нежели жестокости, которую он усмотрел в распоряжении. При всем этом в мыслях не укладывалось, как можно человеку, отдавшему армии молодость, здоровье — всего себя, отказать в небольшом — сравнять какую-то важную для него одного круглую дату?

Он ответил, не уклоняясь от пронизывающего взгляда подполковника, устремленного на него поверх очков и как бы изучающего:

— На старшину Холода я могу представить только отличную характеристику. Такую он заслужил.

Брови у Сурова сошлись в одну линию.

— Ах, Суров, Суров. — Голов укоризненно, как бы журя, покачал головой с ежиком рыжих волос. — Эмоции. Прекраснодушие. Слезой прошибает. — Он решительно махнул рукой, как отрубил: — После инспекторской решу с Холодом. Записывайте. Второе: особо отличившихся на строительстве дозорной дороги представить к поощрению моими правами — независимо от результатов инспекторской. Это само собой. Записал? Моему заместителю по тылу выслать заявку на потребные материалы для окончания ремонта заставы и овощехранилища. На носу осень, а старшина мух ловит. Записал?

— Старшина как черный вол вкалывает, — бросил Суров, записывая. Разрешите вопрос?

— Слушаю.

— Когда нас освободят от всяких заготовок хозспособом? Я не могу без конца отрывать людей на заготовку дров, на рытье котлована под овощехранилище. Полгода прошу у хозяйственников.

Голов не вспылил, несмотря на то что тон Сурова был резким.

— Тыл все ругают, кому не лень. А где возьмут они, ежели нет. От промышленности не поступило вовремя, на складе пусто, а на то, чего нет, и суда нет, — скаламбурил он. — Я правильно говорю?

— Нам от этого легче не становится.

— Почему такая тишина? — удивился Голов. — Спать всех уложил, что ли? Взглянул на часы. — Рано еще совсем, начало двадцать первого часа. Где личный состав заставы?

Суров не успел ответить, вошел дежурный, доложил, что начальника отряда зовут к телефону. Голов вышел, а возвратясь, заговорил о другом.

— Устал я, Суров, — снова переходя на «ты», с несомненной искренностью сказал Голов и принялся снимать обувь. — Поверишь, могу проспать двадцать четыре часа на одном боку, как пожарник. Вздремну пару часиков на этой самой, со скрипом. — Присел на койку, и она под ним взвизгнула. — Минорные звуки издает коечка. И жестковата. — Он сладко зевнул, снимая китель, потянулся. — Ты ведь домой пойдешь, мать приехала. Анастасии Сергеевне поклон от меня.

— Спасибо. Передам завтра. Сегодня дежурю. Отдыхайте, я пойду в дежурку.

— Не помешаешь. — Залезая под одеяло, Голов посмотрел на наручные часы: — На границу пойдем в пять. Накажи, чтоб подняли.

— Ложиться не буду.

Суров зажег настольную лампу, погасил верхний свет. Зеленый конус лег на письменный стол, на лист белой бумаги и остро отточенный карандаш. Около часа работал, время от времени оборачиваясь к схеме участка, сверял свои записи с данными местности, прикидывал, где и что можно выкроить, чтобы усилить свой правый фланг. Именно он, наиболее трудный участок, и являлся уязвимым в смысле возможного нарушения. Вчерашнее задержание обнажило ошибки в планировании охраны границы, которых до минувшей ночи не видел ни он, ни те, что приезжали с проверкой.

Над заставой повисла серьезная обстановка, и он, начальник этой заставы, принимая на себя всю ответственность, не помышлял хоть частицу ее перекладывать на других. Вот и Голов приехал с тою же целью — как наилучшим образом закрыть границу. Разумеется, Суров в душе был ему благодарен. Голов — опытный пограничник — умел заглядывать наперед, думать и за себя и за противника, как искусный шахматист. Сурову это нравилось, он не мог не отдать ему должного. «Интересно, как бы подполковник распорядился техникой и людьми, сядь он сейчас на мое место?» — спрашивал себя Суров. Возникали другие вопросы, мысленно адресованные Голову.

План охраны границы в новых условиях еще не был готов, а Суров вдруг подумал о другом: не проходи он когда-то стажировку у Голова, не была бы Вера его женой. Вероятно, надо после инспекторской брать отпуск и отправляться к ней. От себя не убежишь: жить между небом и землей — не дело. Вера по-своему права, если исходить с позиций сугубо личных, эгоистических.