Черная Ганьча. Вьюга

— Шалтай-балтай, да? Секунда не думай, минута болтай, да?

Холод закончил разговор, спрятал в планшетку список стрелявших и, все еще сияющий от удовольствия, оправил на себе гимнастерку.

— Добре стрельнули, товарищи. На инспекторской так держать. — Подкрутил усы. — Суровцы должны высший класс показать!

Давно солдаты не видели своего старшину в таком приподнятом настроении. Шерстнев вместе со всеми дивился и думал, что причина тому одна: Лизка выдержала экзамены в лесотехнический и послезавтра приезжает домой за вещами.

— Хвизическую подтягнуть надо, — продолжал Холод. — Шерстнев, вам говорю. Рябошапка, вас тож касается.

Шерстнев ближе всех стоял к старшине, тот взял у него автомат, погладил рукой вороненую сталь. Легкая тучка набежала на бритые щеки, в глазах промелькнула печаль.

— И вы будете стрелять, товарищ старшина? — не без подковырки спросил Шерстнев. — Или на этом кончим?

Холод вытер вспотевший лоб, подбоченился:

— А то як же! Я что, гадский бог, не воин? У старшины порох не весь израсходованный. Про запас держим. Не боись, солдат, старшина еще вдарит…

— …в белый свет, как в копеечку. — Шерстнев хохотнул. — Вы уже свое отстреляли.

— Это как понимать — отстрелял? Кто такую чепуху сказал?

— Хоть я. — Видно не заметив ни изменившегося лица старшины, ни того, что вдруг стало тихо, Шерстнев куражился: — Ваше дело теперь — табак. Очки с носа — бульк, а пулька за молочком.

У Холода посерело лицо, опустились плечи. Он растерянно оглянулся, обвел солдат затуманенным взглядом, остановился на Шерстневе:

— Спасибо, солдат… Отблагодарил.

— Шутка, товарищ старшина. Честное слово, треп. Ну что вы, я же просто так…

Приволакивая ноги, старшина вышел из круга, побрел тяжелой походкой к окопчику, где стоял в траве коричневый полевой телефон, сел на ящик из-под патронов, поникший, по-стариковски согбенный.

И тогда со всех сторон на Шерстнева посыпалось:

— Подонок…

— За такое по морде надавать.

— В остроумии упражняешься? — тихо спросил Лиходеев.

Шерстнев бросился к нему:

— Логарифм, ты что, меня не знаешь? Ну просто так, для трепа. Не хотел.

Колосков сжал кулачищи:

— Слизняк… Не хочется об дерьмо руки марать.

— Очень разумная мысль, — мрачно пошутил Сизов. — В такую рожу плюнуть жалко.

— Ребята, да я…

Его обступили со всех сторон, он стоял среди них чужой, одинокий и, кажется, впервые в жизни почувствовал, что значит по-настоящему быть одиноким — один против всех. И даже Бутенко, чуть ли не ходивший за ним по пятам, и тот сердито сказал:

— А ты ж таки добра свыня, Игорь.

Шерстнев затравленно оглянулся:

— Ребята, я ведь болтнул… Ну, пойду извинюсь, хотите? Лиходей, хочешь, извинюсь перед стариком?.. Я все прочувствовал и так далее…

— Сам ты старик. Пошли, ребята, что с ним тут разговаривать!

Лиходеев первым разомкнул круг, за ним пошли все.

На заставу возвращались без песни.

Старшина шел по обочине, слегка наклонив голову вправо, будто прислушивался: в подлеске гудели шмели.

Шерстнев шагал в голове колонны, избегая смотреть на старшину и слыша за своей спиной недружный топот.

18

Влип, красавец! Без пересадки на гауптвахту. Газуй на четвертой, и никаких светофоров. Капитан отвалит. А ты Лизке еще трепался: «У меня железно: решил — встречу, значит, кровь из носу».

Ужинать не хотелось. Пришел после всех, позвал Бутенко.

В раздаточном окне отодвинулась заслонка.

— Чого тоби?

— Зачерпни воды.

— У крыныци хоть видром пый… — Бутенко осекся. — Що з тобой, Игорь? Билый, аж свитышся. Захворив, чы що? На вось молока выпый.

— Иди ты со своим молоком!..

— Може, повечеряешь? Ты ж нэ ив. Заходь, покормлю.

— Слушай, Лешка, друг ты мне или не друг?

— А що?

— Смотри в глаза! На меня смотри.

— Кинь дурныка выкомарювать. Чого тоби?

Шерстнев, отделенный от Бутенко перегородкой, смотрел в курносое и худое лицо повара, но видел Лизкино — кроме нее и своего собственного волнения, в эту минуту не было ничего больше. Скажи ему кто раньше, что он по уши втрескается, расхохотался бы или принялся ерничать.

— Лешка, послезавтра она приедет.

— Лиза?

— Расскажи ей, что к чему. Передай, мол, хотел встретить, но, сам знаешь. Про старшину молчи.

Он говорил и не мог понять, что с Бутенко. Еще минуту назад был парень как парень, с румяным от плиты лицом и добрым взглядом карих небольших глаз.

— А на що вона тоби, Лизка? — Голос Бутенко странно дрожал и был еще тише обычного. — Ты ж ии не любышь.

— Лешка!.. — И то главное, чего он в мыслях не допускал, разом пришло с развеселившей его ясностью и даже показалось комичным. — Ну ты даешь! Парень не промах.

Бутенко выбежал к нему, скомкав в руке поварской колпак. С тою же бледностью на лице заговорил умоляющим голосом:

— Не чапай ты дивчыну. На що вона тоби? Лизка така хороша, чыста. У тэбэ их скильки було, дивчат! Для щоту пошукаешь у другим мисци. Чуешь, Игорь?

Такое и слушать не хотелось.

— Иди ты, знаешь… — Повернулся к двери.

— Игорь… — Бутенко выбежал за ним следом.

— Эй, повар, мне провожатых не надо.