Черная камея

"Прекрати разговаривать с этой тварью! – закричала Пэтси, мгновенно превращаясь в совершенно другого, слишком хорошо знакомого мне человека. – Меня просто убивает, когда ты обращаешься к этой дряни, я даже не могу находиться с тобой рядом, когда ты с ней разговариваешь. А ведь потом говорят, что я плохая мать!"

Я послушно перестал обращаться к Гоблину и целый час, а может, и больше целовал Пэтси. Мне нравилось сидеть у нее на коленях. Мне нравилось, когда она меня качала. От нее хорошо пахло. Мне нравился даже запах ее сигареты. Я уже тогда понял своим детским умишком, что теперь все пойдет иначе.

И я понял еще одно. Прильнув к Пэтси, я ощутил что-то темное, гнетущее, что-то похожее на отчаяние. Мне не раз говорили, что в таком возрасте я не мог чувствовать ничего подобного, но это не так. Я действительно всем своим существом ощущал ее смятение и потому еще теснее прильнул к Пэтси и не обращал внимания на Гоблина, хотя тот пританцовывал вокруг и тянул меня за рукав.

В тот же вечер Пэтси поднялась сюда посмотреть телевизор со мной, Гоблином и Маленькой Идой, чего раньше никогда не бывало, и мы вместе чуть не надорвали от хохота животики, хотя что именно показывали, я сейчас уже не помню. Осталось впечатление только о том, что Пэтси вдруг стала моим другом, а я все время думал о том, какая она милая. Я всегда считал ее очень симпатичной. А еще я не перестал любить Папашку. В общем, я так и не сумел выбрать между двумя дорогими мне людьми.

С того дня мы с Пэтси продолжали обмениваться объятиями и поцелуями. Такие проявления чувств всегда приветствовались на ферме Блэквуд, и теперь Пэтси тоже подключилась к нашей компании, во всяком случае, если дело касалось меня.

Годам эдак к шести я получил почти полную свободу и уже отлично знал, что нельзя играть слишком близко к болоту, которое подступало с запада и юго-запада.

Если бы не Гоблин, моим любимым местом стало бы старое кладбище, которое, как я уже говорил, когда-то обожала и моя прапрапрабабушка Вирджиния Ли.

Я уже упоминал, что это место всегда пользовалось особенным успехом у гостей, а больше всего им нравилась история о том, как Безумец Манфред, желая доставить удовольствие и успокоить душу Вирджинии Ли, восстановил все до единого надгробия. Рабочие также привели в порядок чугунную кладбищенскую ограду с причудливым узором и покрасили ее черной краской, да и каменный остов разрушенной церкви с остроконечной крышей каждый день очищали от листьев. В этой маленькой церквушке всегда громкое эхо. Я любил заходить туда, произносить "Гоблин!" и слушать, как это имя возвращается ко мне, а Гоблин тем временем складывался пополам от беззвучного смеха.

Корни четырех дубов, что растут по периметру, покорежили не только часть ограды, но и несколько прямоугольных плит на могилах, но что поделать с такими огромными деревьями? Ни один из моих родственников никогда не стал бы рубить деревья, а у этих четырех дубов и вовсе были даже свои имена.

Дуб Вирджинии Ли растет в дальнем конце кладбища, отделяя его от болота, рядом стоит Дуб Манфреда, а с той стороны, что обращена к дому, – Дуб Уильяма и Дуб Оры Ли. Все они невероятно огромные, раскидистые, с могучими, тяжелыми ветвями, клонящимися до самой земли.

Я любил играть там, пока Гоблин не начал свою кампанию.

Мне, должно быть, исполнилось лет семь, когда я впервые увидел на кладбище привидение. Отчетливо помню, как это произошло. Мы с Гоблином резвились, а издалека до нас доносились ритмичные удары – репетировала последняя группа Пэтси. Мы играли не на самом кладбище, а возле Дуба Оры Ли, который растет ближе всех к дому. Я как раз пытался взобраться на одну из его длинных ветвей.

Непонятно почему, но я вдруг повернул голову направо и увидел небольшую группу людей: двух женщин, мужчину и мальчика. Все они медленно плыли над заброшенными, тесно расположенными могилами. Я даже не испугался и, кажется, тогда подумал: "Вот, значит, какие они – привидения, о которых все говорят" – и продолжал молча, как завороженный, за ними наблюдать. Меня поразило, что все они выглядели полупрозрачными и висели над землей, словно сотканные из воздуха.

Тут их заметил и Гоблин. В первую секунду он не шелохнулся, а только смотрел на них, как и я, не отводя глаз, а потом словно обезумел и принялся дико жестикулировать, чтобы я спустился с дерева и ушел в дом. К этому времени я уже выучил язык его жестов, поэтому отлично понял, чего он от меня требует. Но уходить не собирался.

Я уставился на эту группку, дивясь их пустым, ничего не выражающим лицам, бесцветной плоти, простой одежде и тому, что все они смотрели на меня.

Спустившись с дерева, я подошел к чугунной ограде. Призрачное общество по-прежнему глазело на меня, и теперь, вспоминая, я понимаю, что их взгляд несколько изменился. Он стал напряженным и даже требовательным, хотя в то время я, конечно, не знал этих слов.