Черная карта судьбы

— Ну, сунули его в чан, как положено, потом гляжу — все сгнило! Одна левая рука только и плавает, и то не вся, а только кисть. Да крепкая такая! Само собой, ошметки все, что не растворились в хлоре, сожгли, а руку отдали в мединститут: у них как раз пособий верхних конечностей нехватка была. Однако, Иван Кузьмич, хочешь верь, хочешь не верь, а я с тех пор по этим улицам, на которые мед выходит, по Карла Маркса, по Пушкина и этой, как ее, которая с другой стороны меда проходит… ах да, Гоголя… короче, по ним я больше не ходок! С тех пор, как, мимо идучи вечерком, глянул на окошки невзначай, а по ним эта рука костлявая ползает! Сморгнул — нет ничего. Ну, думаю, допился ты, Василий, до окончательности, уже и косточки кровавые в глазах! Потом опять шел — теперь среди бела дня, покосился — опять ручища эта мне машет! А иной раз кажется, что в дверь мою скребется. Должно быть, скоро помру!

Люсьена почувствовала всем телом, как мучительно выдирается Тополев из этих жутких воспоминаний, однако ушел он от них недалеко: перед Люсьеной появился могильный свежий холм с пирамидкой, увенчанной звездочкой, с фотографией Всеславского: помоложе, не изуродованного пьянством и такого красивого, что у Люсьены задрожало сердце… Вернее сказать, учащенно забился тот орган, который разгонял кровь по ее телу, ибо сердца не в смысле физиологическом, а духовном у нее, само собой разумеется, не было, чем она немало гордилась. Какие-то люди толпились у могилы, был среди них и Иван Кузьмич Тополев — окончательно сникший и очень постаревший, с трясущимися руками, с тоскливым выражением лица, но тоска эта, как безошибочно угадала Люсьена, была вызвана не только смертью старинного приятеля, сколько тем, что похоронная церемония затянулась, до поминок было еще ждать и ждать.

Тут она увидела и Тополева-младшего, который стоял рядом с высоким черноволосым парнем. Тот повернулся — и Люсьене показалось, что фотография на памятнике ожила! Но нет — это был другой человек, как две капли воды похожий на Василия Всеславского, однако моложе, красивее, трезвый, сильный и с поистине чарующими черными глазами.

Конечно, это был его сын. Капризные складки, уже залегшие у рта, выдавали в нем любителя удовольствий и любимца женщин, и ей-богу, Люсьена прекрасно понимала тех, кто пал жертвой этих черных глаз!

Вот он. Вот тот, кого она хотела, лишь слабо представляя его себе! Этот человек оказался перед ней, и Люсьена принялась напряженно ловить отголоски тихих разговоров, надеясь услышать его имя.

Наконец провожающие покойника в последний путь начали расходиться, но сын Всеславского по-прежнему стоял у могилы, рассеянно поглаживая памятник.

Вдруг кто-то окликнул его:

— Вячеслав! Пойдем!

Вячеслав. Значит, его зовут Вячеслав…

Хабаровск, 1985 год

— А что, я должен был кричать: «Друг Ваня, узнаешь друга Серегу?» — вызывающе спросил Сергеев. От его прежней любезности, с которой он всего лишь вчера ворковал с Лизой, и следа не осталось. — А потом паковать его в смирительную рубашку, чтоб народ перепугать?

Комаров закашлялся. Лиза понимала, что он едва скрывает смех. Было смешно и в самом деле. Создавалось такое впечатление, что Сергеев, совершенно как известный царь Салтан, «во все время разговора стоял позади забора», только разговор вели не три девицы, которые пряли поздно вечерком, а они — Леонтий и Лиза — какой-то час назад. Теперь Сергеев, как по писаному, приводил все те же доводы в свое оправдание, которые — в его оправдание! — приводил недавно и Комаров.

— К тому же Тополев меня начисто забыл! — добавил Сергеев. — Он ведь был совершенно не в себе. Слышали, какую он лабуду нес? Амба, нгало аманги…

— Амба — в смысле, тигр по-нанайски, или в смысле — капут по-тюремному? — насмешливо уточнил Комаров.

— Видимо, тигр, потому что потом Тополев и в самом деле начал кричать про тигра, — сказала Лиза. — А я и забыла, что это тигр по-нанайски… А эти слова — нгало аманги, — они что значат, Сергей Сергеевич?

— Мне откуда знать? — буркнул тот, совершенно не скрывая: он просто мечтает, чтобы незваные гости поскорей ушли. — Небось тоже что-нибудь нанайское, а я по-нанайски ни бельмеса.

— А откуда Тополеву знать нанайский язык? — спросила Лиза. — Он родом из Нанайского рай- она?

— Да бес его ведает, — нервно дернул плечом Сергеев.

— Погодите, но ведь вы вместе в школе учились, дружили, — напомнила Лиза. — Как же не знаете, откуда Тополев?

— Неужели я должен был знать, откуда родом мои одноклассники?! — проворчал Сергеев.

— А эта школа где, в Хабаровске?

— А что, Александр Александрович вам не сообщил, где учился его бывший любимый ученик? — выкрикнул Сергеев с такой откровенной злобой, что Комаров предостерегающе приподнялся на стуле.

— Хорошо, я спрошу отца, — спокойно ответила Лиза.

— Да в Николаевске та школа, в Николаевске-на-Амуре, — внезапно остывая, пробормотал Сергеев. — Но откуда Ванька родом, я, честное слово, не знаю.

— А вы давно дружили? Или только в школе познакомились? — спросила Лиза.

— С чего вдруг такое внимание к моим школьным годам? — снова разозлился Сергеев.